Говорят, она ещё что-то бормотала, но уже ничего нельзя было разобрать. Кто-то утверждал, что она просила немного сладкого картофеля. Согласно другой версии жаловалась, что у неё кружится голова.
Я не знаю, в тот ли самый день умерла тётушка. В любом случае от деревенской родни я узнал только про этот случай, о дальнейших событиях никто не упоминал. Как именно она ушла — в радости или нет? Умерла ли оттого, что все её внутренние органы истощились? Этого я тоже не знал. Сидя у очага в доме тёти, я слушал беззвучную тёмную ночь горной деревни и попивал обязательный перед ужином сладкий чай. На столе стояли четыре блюдца: с кукурузой, тыквенными семечками, нарезанным бататом и рисовыми конфетами. Собрав блюдца, тётя Чжэнь вынесла большую миску с кусками мяса и множество угощений из собственных запасов. Тут были и маринованные рыба, говядина, свинина и оленина, и квашеные перец, молодые ростки чеснока, лук-татарка, редька и папоротник — стол поражал своим разнообразием. Что-то гладкое и жёлтое я сначала принял за маринованные ростки бобов и только потом узнал, что это были маринованные дождевые черви, а нечто круглое и твёрдое рядом с ними — маринованные улитки. Я, конечно, и раньше знал, что пожилые любят полакомиться кисленьким, но сегодня поистине открыл для себя новый мир.
Я взглянул на тётю Чжэнь. Ветеран партизанских боёв, она приближалась к своему семидесятилетию, но по-прежнему прямо держала спину, аккуратно собирала волосы, её голос был звонким, а широкое лицо в свете горящего хвороста отливало золотом. Она жила на полную катушку, и уж если сердилась, то кричала во всю мощь своих лёгких. В просторном халате, с пышной грудью, с крупным носом, она во всех отношениях была настолько живой и большой, что ты вмиг оказывался полностью окутан и заражён ею. Она, не советуясь, добавляла мне еды и постоянно спрашивала: «Горько, нет?» Я знал, что это означает: «Солёно или нет?» — в говоре нашей деревни «горькое» и «солёное» не различались.
Когда она взяла палочками два кусочка свинины, её глаза вдруг покраснели, и она рассказала, что эту свинью они взяли ещё при тётушке, которая наблюдала за её ростом и даже помогала нарезать траву для кормления. Бедная тётушка, горькая ей досталась судьба, не успела покушать мяса. Тётя положила мясо в пустую миску рядом со мной и чуть слышно пробормотала: «Сестрица, на, попробуй».
За миской оставалось пустое место, здесь проходила грань непроницаемо-чёрной ночи.
«Сестрица, ну как, солёно ли? Ты попробуй».
Место продолжало пустовать.
Она промокнула глаза уголком халата и произнесла неожиданно севшим голосом: «Твоя тётушка очень скучала, больше всего на свете хотела, чтобы ты приехал… Какая же тяжёлая у неё была судьба. Раньше она была первой красавицей здешних мест. Стоило ей выйти на улицу, как юноши за ней по пятам ходили, глазели. А те, кто свататься пытался, весь порог истоптали».
Я кивал головой, мне казалось, я понял всё, о чём она говорит и даже о чём молчит. Я большими глотками пил маисовую водку и чувствовал, как жар разливается по телу, голова тяжелеет, ноги становятся лёгкими, а движения — не совсем уверенными. Наблюдал, как огненные звёзды, рождаясь в очаге, вихрем взмывают к чёрному потолку и гаснут там одна за другой. И мне казалось, что они исчезают в глубинах мироздания.
Самым ужасным было то, что в этот миг, когда я больше всего нуждался в слезах, мои глаза по-прежнему оставались сухими.
7
Когда я проснулся, было ещё слишком рано.