Я чувствовал, что Джеймс жаждет поговорить о моем отце, но для этого здесь, к счастью, было слишком шумно и тесно.
– Современная аранжировка! – прокричал Дениэл.
– Вроде того, – отозвался Джеймс.
И тут я услышал. Вестигий, отдаленный и тихий, глотком прохлады вливался в духоту танцпола. Я сразу понял, что он отличается от магического отголоска, исходившего от тела Сайреса Уилкинсона: звучит чище, ярче и помимо самой мелодии в нем слышится женский голос. «Мое сердце болит от одиночества», – разобрал я слова. Снова пахнуло дымом, ломаным деревом и пылью.
Но было еще одно отличие: вестигий Сайреса проявлялся как соло на саксофоне, а сейчас я, несомненно, слышал тромбон. Папа всегда на тромбонистов поглядывал свысока: мол, кто угодно сыграет на тромбоне в составе духовой секции, а вот хороших соло-тромбонистов можно сосчитать по пальцам одной руки. Этот инструмент сложно воспринимать всерьез, но даже папа признавал: надо быть очень незаурядным человеком, чтобы хорошо играть соло на кулисном тромбоне. Он приводил в пример Кая Уиндинга или Джей Джей Джонсона. Однако сейчас на сцене были труба, бас-гитара и ударная установка. А тромбона не было.
Возникло мерзкое ощущение, как будто мне вот буквально двух купонов не хватило, чтобы выиграть тостер.
Я сосредоточился на вестигии, позволив ему вести меня сквозь толпу. Слева от сцены за динамиком оказалась черная дверь, на ней было криво намалевано желтой краской «Вход только для персонала». Я взялся было за ручку и тут обнаружил, что музыканты последовали за мной, словно стадо овец за пастухом. Попросил их подождать снаружи – и конечно же, они пошли со мной.
Сразу же за дверью была гримерка, она же раздевалка, она же склад – длинное узкое помещение, больше всего напоминающее бывший угольный бункер. Стены сплошь покрывали старые пожелтевшие афиши. Старомодный театральный туалетный столик с круглыми лампочками по периметру овального зеркала был втиснут между гигантским холодильником и разборным столом, накрытым одноразовой скатертью в рождественских красно-зеленых тонах. На кофейном столике громоздились пустые пивные бутылки, а на одном из двух кожаных диванов, занимающих остальную часть помещения, спала белая женщина лет двадцати с небольшим.
– Вот она, жизнь подруги музыканта, – сказал Дениэл, глядя на нее.
– В такие моменты кажется, что все эти годы репетиций чего-то да стоят, – добавил Макс.
Женщина на диване проснулась, села и уставилась на нас. На ней были великоватые в талии рабочие брюки и желтая футболка с надписью поперек груди «Я СКАЗАЛА НЕТ, ОТВАЛИ».
– Чем могу помочь? – спросила она. Темно-лиловая помада размазалась у нее по щеке.
– Мне нужны музыканты, – сказал я.
– Они всем нужны, – ответила она, протягивая руку. – Меня зовут Пегги.
– Где музыканты? – повторил я, игнорируя ее руку.
Пегги вздохнула и откинула волосы за плечи, явив взорам грудь, которая приковала всеобщее внимание – кроме Дениэла, конечно.
– А разве не на сцене? – спросила она.
– Нет, я про предыдущую группу, – пояснил я.
– А что, они уже ушли? Вот сучка, обещала же, что разбудит меня после их сета. Ну, все, с меня хватит.
– Как они называются? – спросил я.
Пегги поднялась с дивана и оглядывала пол в поисках своей обуви.
– Честно, не помню, – сказала она. – С ними Черри работает.
– У них есть хороший тромбонист? – допытывался я.
Макс тем временем обнаружил ее туфли за другим диваном – открытые босоножки на высокой шпильке. На мой взгляд, они не слишком сочетались с рабочими штанами.
– Вообще да, есть, – сказала она. – Это Микки. Он звезда, второго такого не найдешь.
– Не знаете, куда они обычно ходят после выступления?
– Не-а, – пожала она плечами, – я всегда просто ловила кайф от их музыки и ни о чем больше не думала.
На каблуках она была почти с меня ростом. Штаны немного сползали, открывая полоску белой кожи и кружевной край шелковых красных трусиков. Я отвернулся – в этой комнате я потерял вестигий, а разглядывание Пегги отнюдь не помогало сосредоточиться. Но зато вдруг нахлынули новые ощущения: запах лаванды, нагретого солнцем капота и ощущение тишины, какая обычно наступает сразу после очень громкого звука. Нахлынули и пропали.
– Кто вы такие? – спросила Пегги.
– Джазовая полиция, – ответил Джеймс.
– Это он – инспектор джазовой полиции, – уточнил Макс, имея в виду меня. – А мы просто добровольцы с Олд-Комптон-стрит.
Мне стало смешно, и я понял, что еще далеко не трезв.