Как бы то ни было, в настоящее время этот вопрос интересует лишь меня — польского журналиста, потому что несколько лет назад улицу переименовали. Одни возмущались, что воздаются почести стране «за железным занавесом», иные просто-напросто искали объект для нового, более актуального названия. И потому улица Малая Польша теперь носит имя Поля Гогена.
Этот великий художник многое сделал для прославления красот острова. Канули в прошлое его распри с администрацией колонии, запечатленные на века в преисполненных горечи письмах к друзьям. Имя Поля Гогена носит не только улица в самом центре Папеэте, оно присвоено и лицею. Там учатся молодые французы и все чаще можно встретить таитян, которые еще в начальной школе, склонив свои темные лица над учебниками по истории Франции, читают вслух: «Наши предки галлы…» А когда в лицее держат экзамены на аттестат зрелости, то письменные работы, аккуратно запечатанные лаком в больших полотняных конвертах, отправляются авиапочтой в Париж. Там выставляют оценки, и уже через три недели пассажирский реактивный самолет привозит из далекого Парижа результаты взволнованным лицеистам.
Лицей, носящий имя великого художника, размещается в современном импозантном здании. Неподалеку, по другую сторону улицы, почти на границе города, стоит более скромный, одноэтажный дом. Его не увековечили именем Гогена, тем не менее он связан с ним… В мрачной камере этого дома отбывал свой очередной срок последний оставшийся в живых сын Поля Гогена.
«Меня нужно простить»
Во вторник 13 июня 1961 года суду в Папеэте предстояло рассмотреть обычную порцию мелких дел. Драка в портовом кабаке, грубое нарушение дорожного движения, ссора между соседями. Затем был вызван обвиняемый по следующему делу: Эмиль, называемый Гогеном.
«Господин судья, у меня одиннадцать детей, господин судья, я без работы, меня нужно простить, господин судья…» Зал встретил эти слова смехом: старый человек не вызывал сочувствия. Судья с каменным лицом призвал подсудимого не говорить, пока его не спросят.
Эмилю, называемому Гогеном — так официально подчеркивается внебрачное происхождение подсудимого, — уже далеко за шестьдесят. Он не умеет ни писать, ни читать. В сущности, не умеет и считать. Он только кивал головой, когда в перерыв судебного разбирательства журналисты сообщили ему, что как раз три года тому назад одна только картина кисти его знаменитого отца — «Натюрморт с яблоками» была продана в Париже за четыре миллиона франков. Тогда это была самая дорогая картина из выставленных на продажу.
Эмиль, называемый Гогеном, только кивал головой и улыбался — возможно, причиной была большая сумма, а может, воспоминание о яблоках. Эмиль редко наедается досыта. Он зарабатывает плетением и продажей маленьких корзинок. Таитяне, поймав рыбу, часть улова опускают в этих самых маленьких корзинах в море. Рыба плавает в своей стихии, а когда кому-нибудь захочется свежей рыбы, ее достают оттуда.
Матери Эмиля давно нет в живых. Ей будто бы было одиннадцать лет, когда он родился, впрочем, никто не знает этого наверняка, так как акты гражданского состояния ведутся в колонии с небрежностью, свойственной колониальной администрации всех островов Южных морей. Зато каждый знает, что Эмиль, гордясь своим знатным происхождением, позирует туристам на улице Жанны д'Арк, а затем протягивает руку за медяками.
Туристы увозят потом домой снимки смуглого толстяка в грязной расстегнутой рубашке и в дырявой шляпе на лысеющей голове. Они объясняют друзьям, что это и есть тот самый Гоген, сын знаменитого… Эмиль, называемый Гогеном, не слышит этих комментариев. Несмотря ни на что, он считает себя счастливым человеком. Когда ему становится грустно — выпивает. Если, конечно… находится на свободе.
Бегство в джунгли
Дело в том, что справедливость попаа — белых людей — временами лишает его свободы. Мне рассказывал господин Стотту, директор местного отделения французских авиалиний, что, когда весной 1961 года на аэродроме Фаа возле Папеэте ожидалось прибытие первого пассажирского реактивного самолета из Парижа, участвующие в торжественном полете журналисты просили организовать встречу с сыном великого художника.
В Папеэте все знают друг доуга, и не стоило большого труда установить, что Эмиль уплыл на ближний остров Муреа, где живет в доме одной из своих жен. Жандарм на Муреа — единственный представитель колониальной власти на этом прекрасном острове — получил соответствующее распоряжение. Он надел служебную фуражку, прикрепил к поясу служебный пистолет и на служебном велосипеде покатил сообщить Эмилю об ожидающих его почестях.