Эльза Триоле
Луна-парк
***
Дом продавался со всей обстановкой. В саду цвела сирень, целые заросли сирени с тяжелыми, как черный виноград, кистями. Хозяйка деревенской бакалейной лавки, у которой хранились ключи от дома, долго возилась с замком. Покупатель молча ждал. Потом вошел вслед за ней в маленький холл, прошел столовую с закрытыми ставнями и, очутившись в кухне, сказал: «Ну что ж, покупаю. Подходит».
Это был довольно полный мужчина, блондин, пожалуй даже очень светлый блондин, насколько позволяли судить остатки его шевелюры, которой хватало теперь лишь на сияние вокруг головы, с годами как бы сдвинувшееся на затылок, чуть парящее, как венчик, сияние. Лазурь окрашивала даже белки глаз, совсем как у новорожденного младенца, негустая, светлая бахромка ресниц подчеркивала бездонность этой лазури. Короткий нос, пухлый рот и мелкие белые зубы. Таков был внешний облик скорого на решения покупателя, и надо было быть бакалейщицей этой забытой богом деревушки, чтобы не признать в нем с первого же взгляда кинорежиссера Жюстена Мерлэна. Как правило, кинорежиссер – это скорее общеизвестное имя, нежели общеизвестная внешность, но Жюстен Мерлэн был настолько знаменит, что со временем само имя его как бы материализовалось, и теперь его внушительный торс, сияние вокруг головы, голубизна взгляда слились воедино с именем Жюстен Мерлэн.
Он только что закончил съемку фильма. Еще не успели отзвучать шумы студии, в голове еще мешались эпизоды, перед глазами еще мелькали кадры, а он уже решил удрать. Решил в минуту отчаяния, неизменно приходившего вместе с последним камнем постройки, и, как всегда, он с удивлением спрашивал себя – как мог он выбрать такую скучную историю, этот жалкий сюжетец, из которого немыслимо высосать ничего путного, тогда как мир полон чудесных и важных событий, требующих своего выражения. Что это ему взбрело, ну что это ему взбрело в голову!…
Ладно, пусть будет вот этот дом, любой дом в конце концов, лишь бы поселиться здесь сразу же, не дожидаясь окончания формальностей, связанных с покупкой недвижимости.
«Какие уж тут формальности, – подумала лавочница, – взял да отдал несколько миллионов за старую лачугу!»
Поверенный Жюстена оказался человеком распорядительным, так что назавтра уже можно было перебраться в домик, утопавший в сирени. Приехав к вечеру, Жюстен обнаружил в доме спальню, улегся в постель, постланную лавочницей, и проснулся только к ночи на следующие сутки. Свежий воздух проникал сквозь открытую дверь террасы. Он накинул поверх пижамы халат и пошел навстречу свежему воздуху.
Жюстен Мерлэн сделал несколько шагов по террасе, высокой, как балкон, укутанной мглистыми сумерками, переходившими в ночь. Ветка сирени, влажная и душистая, коснулась его лица. Завтра, завтра он все увидит! Жюстен вернулся в спальню, снова лег и заснул.
Солнечный свет проникал в комнату через все три окна, выходившие на террасу. Удобно облокотившись на подушки, Жюстен с любопытством оглядывал спальню в своем новом доме. В первую минуту, открыв глаза, он не сразу понял, где находится… он даже поежился от неуютного ощущения, будто попал по ошибке к чужим людям. Неужели накануне вечером он выпил лишнее? Вот сейчас войдут, спросят, что он гут делает. Он чуть было не вскочил с постели, чуть не бросился вон… Но потом все вчерашнее постепенно всплыло в обратном порядке: вечером та влажная ветка сирени, лавочница стелет чистые простыни… он ставит машину в гараж. Ну конечно же! Ведь это тот самый дом, что он купил. Когда Жюстен Мерлэн достигал определенной степени усталости, он, случалось, бросался во всякие сумасбродства. Ладно, купил так купил… Любопытно! Лежа в постели Жюстен разглядывал «свою» спальню.
В ней чувствовалось что-то, что отличает неподвижное тело спящего от трупа. Теплая мирная спальня, казалось, дышала и как будто ждала привычного появления той, что жила здесь. Той, что ночь за ночью спала в этой постели. Ибо, без всякого сомнения, это была спальня женщины. Жюстен вдруг почувствовал, как тонко полотно простыни с метками… но с изнанки инициалы было трудно разобрать. Видно, он действительно валился с ног от усталости, раз даже не заметил, как удобен матрас, как легки одеяла. Он с таким же успехом выспался бы и на мостовой.
Особенно занятно в этой спальне было ее сходство с ящиком из-под сигар. Вся обшитая светлым деревом: и стены, и потолок, – причем редким, розовым деревом. Глубокие проемы больших окон, вернее дверей, выходивших на террасу и узких окошечек по правой стене были обшиты тем же деревом… Мебель с плетеными сиденьями. Жюстен вспомнил вспыхнувшее розовыми и зелеными бликами опаловое стекло флаконов на туалетном столике, когда он вчера тушил свет… Вот они… Старый, вышитый крестиком ковер, узор воспроизводит рисунок паркета… Жюстен поднялся, внезапно охваченный любопытством, нетерпением путешественника, прибывшего в незнакомый город: ему захотелось увидеть свой дом, поскорее ознакомиться с домом, где есть такая спальня.
Жюстен вышел на террасу, расположенную с солнечной стороны, на ту самую террасу, где вечером, почти ночью, навстречу ему двигалась сирень. Терраса довольно большая, на высоте антресолей, с двух сторон опоясанная кустами сирени и обращенная открытым фасадом в сторону полей. Жюстен глядел на новорожденную прозрачную зелень, покрывавшую цыплячьим пухом мягкие изгибы раскинувшихся перед ним полей, и чувствовал, как растет в нем какая-то чудесная легкость. С ним произошло что-то очень хорошее. Случайно вытащенный номер оказался счастливым, он принес эту мягкую тишину, это упоение… Сейчас он быстро оденется, обойдет весь дом, сад, окрестности, все увидит, все узнает.
Он тянул. Он не торопился, он положил себе столько времени, сколько нужно, чтобы осмотреть каждый закоулок от чердака до подвала, от калитки, пробитой в стене, которая шла вдоль деревенской дороги и отделяла его сад от соседних, и до широкого проема в глухой задней стене, забранного решеткой и выходившего прямо в поля. Ни дом, ни сад не могли похвастать своими размерами, но естественным продолжением сада служили поля, отделенные только решеткой, а в доме все комнаты переходили одна в другую: маленький холл – в столовую справа и прямо – в библиотеку… а в столовой вся стена была в окнах, закрытых ставнями, и если их открыть, то она тоже перейдет прямо в сад… И так далее. Впрочем, это «далее» сводилось к трем комнаткам второго этажа, куда из холла вела лестница; «далее» за столовой ограничивалось кухней, за кухней – гаражом и за гаражом – крохотным чуланчиком. Спальня, где ночевал Жюстен, была расположена сразу же за библиотекой, но чуть выше, и, чтобы попасть туда, приходилось подниматься по трем ступенькам.
Жюстен любил ходить, ходьба была для него единственным видом спорта. Он и ходил, приглядываясь к весне, как приглядывался к собственному дому и собственному саду. Широкие ладони, теплые пальцы солнца умеряли усталость, давившую на плечи, играли венчиком его волос… Жюстен видел, как на побледневший за зиму лик земли постепенно возвращаются живые краски. Селение состояло из большой фермы и пяти-шести домиков. За околицей на невысоком холме стоял в глубине парка замок. Ставни в замке были наглухо, закрыты. По другую сторону селения, вдали за полями, виднелись заводские трубы. Жители селения работали на заводе и уезжали туда до зари: кто на велосипеде, кто на мотороллере. Ребятишки тоже до зари отправлялись пешком в школу возле завода. Дома оставались только женщины. Так что Жюстен Мерлэн имел в своем личном распоряжении всю вселенную. Он уехал из Парижа, никому не оставив адреса.
Ходить, дышать, спать… Внутреннее кипение мало-помалу уляжется, прекратится непрестанное извержение огня, лавы, утихнет Везувий в его мозгу. Жюстен проделывал десятки километров по деревенским немощеным дорогам с глубокими колеями, идущим через поля, бродил по тропкам, углублялся в лес, в заросли кустарника. Ландшафт был плоский, пустынный, огромный до монотонности, и путнику казалось, что идет он не по земле, а путешествует по воздуху или морем, так сильно было впечатление, что ты застыл на месте, не продвигаешься вперед. Жюстен возвращался домой, только чтобы поесть и поспать. Его лазурные глаза сразу же покорили лавочницу мадам Вавэн, и она по-матерински преданно пеклась о Жюстене, избавляя его от хлопот по хозяйству. Ей хотелось бы самой накрывать на стол в столовой, самой подавать обед, но Жюстен, сославшись на свои весьма неопределенные отлучки, сумел отделаться от ее забот и прекрасно управлялся на кухне, выложенной белыми плитками с синим рисуночком, на кухне, где давно уже не разжигали плиту под огромным колпаком и довольствовались газовой плиткой. Мадам Вавэн ставила его прибор на белый сосновый стол и оставляла рядом с плиткой уже готовые овощи, яйца, бифштекс. Впрочем, Жюстен и сам прекрасно мог приготовит себе омлет, поджарить по вкусу мясо. Мадам Вавэн появлялась только на следующий день, он наслаждался в своем доме одиночеством.