Есть люди, которые рискуют своей жизнью. Можно подобной отвагой восторгаться, но я не вижу причин для этого. Те, что избрали эту игру по склонности к ней, должны быть счастливы, когда им представился случай поиграть. В мирной жизни они называются гангстерами, а на войне – на тех маленьких войнах, что вспыхивают то в одном, то в другом уголке земного шара – смельчаками. Играя, они разжигают сами себя, они горды тем, что могут потребовать от себя большего, чем способно вытерпеть животное, ибо человеческая воля сильнее любых физических страданий. Они утверждают, что не испытывают ненависти к тем, против кого воюют… В таком случае почему же они воюют? Почему не идут на эшафот, на любые физические и моральные муки, лишь бы на эту войну не идти? Дро-Пандер говорит: скука, вкус к авантюрам… Почему бы им тогда не отправиться куда-нибудь подальше, хотя бы на Луну! Пробовали ли Вы когда-нибудь их спросить, ради кого, ради чего они собой жертвуют? Я-то пробовала… Они не сумели мне ответить. Не ради Франции, не ради идеи, не ради кого-нибудь. А я Вам скажу: они поступают так потому, что не знают, к чему применить свою силу. Представьте себе писателя, природа наделила его талантом… а сказать ему нечего. Бандиты с большим сердцем? Неужели Вы верите, что можно жить среди жестокости, среди нечеловеческого сверхчеловеческого и не утратить чувства человечности, чувства того, что человек может перенести в пределах человеческого? Они утратили это чувство, они сбились с дороги. Я лично встречала у них лишь один культ: культ товарищества. Скрепленного кровью. Не слишком ли дорогая цена за одно-единственное человеческое чувство? Не лучше ли было бы отправить их исследовать гроты, вершины и межзвездные пространства! Киньте им этот кусок сырого мяса! Займите их, как детей, иначе они непременно натворят глупостей.
Видите ли, друг мой, я начинаю думать, что избыток физического здоровья порождает болезнь психики, и при виде мужчин и женщин, физически прекрасных, я сразу настораживаюсь, как настораживается антисемит при виде лица семитского типа. Неправда, что в здоровом теле обязательно должен быть здоровый дух… Мы живем не в раю, а когда утрачена первородная чистота и невинность, физическое совершенство и безупречная деятельность всех органов ведут к озверению. Не ссылайтесь на примеры вероломства, жестокости и лукавства уродов, которые, мол, мстят за свои физические пороки… Они тоже жертвы тех, других, слишком здоровых.
Дорогой мой, чудесный мой друг, мне обещано путешествие в некий «Луна-парк», где еще нет посетителей, и я уже наполовину живу среди реальности светил и бесконечности, и вот я поскользнулась о дерьмо. Хуже того, я даже не пытаюсь встать, валяюсь тут со всеми прочими негодными, бесхарактерными, отвратительными существами, не людьми, а тряпками, каковыми являемся мы все, и вдобавок даже неплохо приспособились к дерьму. Но когда мы полетим в лазурь за небесным огнем, быть может, тогда, если только существует Господь Бог, небо рухнет нам па голову. Или, может быть, из глубин пространства выйдут нам навстречу существа мыслящие и великолепные, каковыми, увы, не являемся мы, выйдут, пробив в небесной лазури встречный туннель, и научат нас жить и быть счастливыми.
Короче… Я уезжаю. Пока еще не туда, не в небесную высь Меня заинтересовала нефть. Ее ищут вокруг Парижа, я не раз видела белые столбики нефтяной компании и в лесу и вдоль дорог. Я поеду туда, откуда лучше видно, как вращаются моторы, приводимые в действие людьми, которые вертят нашим миром. Мне дали самолет. Одна частная компания, узнав о моих скромных требованиях, решила не обращать внимания на мое сердце… Мой послужной список достаточно красноречив. Я увижу своими глазами «олимпийские игры страданий». И мне заранее скучно, до того хорошо я знаю, в чем тут дело, до того примитивны все составные элементы, словно мы живем еще в каменном веке, словно сам полет существует еще только в воображении ведьм. Летают-то одни, а создают самолеты другие.
Возможно, меня ждет участь несчастного Икара, который упадет и исчезнет в водах или песках среди всеобщего равнодушия… Рыбак будет по-прежнему рыбачить, хлебопашец – пахать землю, пастух взглянет на небо, даже овцы и те повернутся спиной к утопающему… Ну и пусть, а я все-таки попытаюсь. Я ведь летчик-испытатель.
Друг мой, не сердитесь на меня за то, что в ожидании того, другого путешествия, я покидаю Вас ради теперешнего. Мне необходимо видеть их лица. Видеть, есть ли на них клеймо. Можно ли их узнать на улице. Они там, где война. Там, где война, там неизменно присутствует оскорбленное страдание человека. Кровь призывает кровь, и торжествуют сильнейшие. Я буду в тех краях, где пустыня лижет границы Ливии и Туниса… В пустыне, где кочуют племена, гонимые войной, среди песков, не знающих границ. Оттуда отправлюсь куда будет возможно. Мне необходимо знать… Иначе мне будет слишком страшно. Слишком, слишком страшно, чудовищно страшно.
Прижимаю Вас к своему больному сердцу, и ты ведь знаешь, милый, что пока я жива, я всегда буду просить тебя петь.
Бланш.
Листок дрожал в руках Жюстен. Письмо это не попало по назначению… Где он, муж Бланш? Кто такой муж Бланш? Что он за человек? Какая у него профессия, чем он занимается? Пока я жива, я всегда буду просить тебя петь. Что это означает? Бланш как будто знала, что он, Жюстен, жил Трильби, которую некий человек превратил в безумную королеву соловьев… как будто она говорила так, чтобы ее понял он, Жюстен, что отныне благодаря ей будет рождаться песня в груди, что это она сумеет заставить петь… нет, не всех – «одного» человека. Для этого ей достаточно только существовать на свете. В ней не было ничего от Свенгали, сила ее не мистическая, не потусторонняя. Но ради того, чтобы пленить ее, Бланш, начинает петь соловей, бросая в воздух самую головокружительную из всех своих трелей! А это упоминание об Икаре! Ведь и сам он тоже думал о том, что в наши дни Икар – женщина! И вот она, Бланш, описывает «Падение Икара» Брегеля, ведь это как раз одна из самых любимых его картин! Жюстен представил себе Бланш, представил себе маленькую ногу, выступающую из воды, еле различимую, ее можно не заметить, если не знать, что она написана на картине, где изображен равнодушный мир, ради которого пожертвовал собой человек. А если Бланш упадет со своим самолетом или парашютом в море песка, среди грохота войны? Какая смерть ожидает ее? Когда мы полетим в лазурь за небесным огнем. И снова несоответствие между тем, ради чего он жил, и этим величием, бесконечностью… Но на сей раз мерилом служил великий страх Бланш, чудовищный, отнюдь не метафизический страх. А он в это время занимался Трильби! Бланш на каждом шагу побивала его, ее страх был разумен, справедлив, его не может не ощущать и не выражать любое живое, нормальное существо. Внезапно Жюстен почувствовал себя опустошенным, без единой мысли в голове – ни цели впереди, ни страсти к работе. Он всего-навсего лишь тряпка, безвольное существо, не так-то уж плохо приспособившееся к дерьму, в котором он живет, как и все прочие. С н тяжело поднялся, бережно положил письмо в конверт на письменный стол Бланш, подумал, что, должно быть, она писала его именно здесь, и вышел… Чтобы тут же вернуться обратно!… Вид разоренного, опустошенного сада был ему невыносим. Он не знал, что делать с собой, куда деваться. Может быть, задернуть в спальне занавески и попытаться уснуть? Сначала принять ванну, потом спать. Он пошел в ванную, налил полную ванну воды и вдруг поймал себя на том, что машинально заложил задвижку… Глупо, как будто в доме был кто-нибудь, кроме него! И, желая доказать себе, что это действительно глупо, он не только отодвинул задвижку, но и широко распахнул дверь.
Ванна подействовала на него благотворно. Он пошел в спальню, лег на кровать, заснул и проспал до самой ночи. Проснувшись, он накинул халат и вышел на террасу. Ночь, фланелевая, туманная, была до того хороша, что Жюстен обулся и пошел в сад. Стоял неподвижный, упорный, теплый туман… Жюстен осторожно обошел сад, с этими ямами недолго и ногу сломать. Нефть здесь! Чудно! Ладно, ямы засыплют, и все придет в порядок. Весной трава растет быстро, он посадит цветы и обязательно новую розу, получившую приз в Багатели: розу «Мартина Донель»… Говорят, формой она похожа на наши современные розы, но у нее чудесный аромат старинных роз. Пунцовая, очень темного тона. Жюстен подошел к решетке, отсюда он наблюдал тогда за сценой, разыгравшейся между крестьянами и теми молодчиками в сапогах. Туман подметал поле своим подолом, окутывал низенькие белые столбики. Уж не почудилось ли ему? Жюстен прильнул к решетке, нет, сомнений не оставалось: низенькие столбики нефтяной компании действительно были тут, пробороздив все поле… Должно быть, их поставили вечером, когда люди спокойно сидели по домам и ужинали. И никому в голову не пришло оставить дозорных…