— Совсем не то, что я выбрал бы, — фыркнул Серегил, все еще скептически глядя на свое отражение.
— А почему ты думаешь, что мог бы выбирать, милый мальчик? — рассмеялся Нисандер. Серегилу пришлось, переваливаясь и скользя, преодолеть бесконечную лестницу, чтобы спуститься в сады Орески и наконец добраться до одного из прудов; какой же ни с чем не сравнимой радостью оказалась вода!
Серегил стряхнул с себя подкравшуюся дремоту и сел на постели. Бесшумно подкравшись к двери, он прислушался к тихим голосам стороживших его троих родичей. Сестры Серегила и Кита предложили посидеть с ним, но он отказался, сославшись на усталость.
То, что они поверили и оставили его в покое, отозвалось в душе глухой болью.
Серегил придвинул кресло к балконной двери и приготовился к ожиданию, понимая, что для задуманного еще слишком рано.
Глядя на луну, он прикинул, на какой высоте она должна оказаться через час, и стал смотреть на дом напротив.
Алек посидел какое-то время с Бекой в коллосе, потом ушел в свою комнату. Серегил видел, как его фигура четко обрисовалась на фоне освещенного прямоугольника двери, и с трудом подавил желание помахать Алеку. Через некоторое время свет в окне погас, хотя Серегилу казалось, что он видит темный силуэт друга, разделяющего его ожидание.
Однако не только луна указывает время хорошему грабителю. Какое-то внутреннее чувство сказало Серегилу, что наступил нужный момент: словно в ночном воздухе разлился особый аромат или тишина обрела специфический оттенок.
Серегил отодвинул кровать и нащупал незакрепленную плитку пола. Доставая веревку с крюком, он задел куклу и почувствовал, как прядка древних волос обвилась вокруг пальца; до него донесся отзвук странной нежной мелодии.
— Вы прощаетесь со мной, друзья? — прошептал Серегил с благодарностью.
Он бросил веревку на кровать, вернул на место плитку и переоделся для ночной работы в темные штаны и тунику. Потом сунул восковую фигурку, переданную Теро, под одеяло и прошептал: «Выдра».
На постели появилась знакомая фигура, и Серегил обнаружил, что смотрит на посмертный слепок собственного лица. Не владея магией, он не мог придать этому манекену подобие жизни, поэтому ограничился тем, что повернул фигуру на бок и уложил в более естественной позе. Прикосновение к холодной восковой коже заставило его поежиться. Ощущение было такое, словно он забавляется с собственным трупом.
«Остается только молить богов, чтобы никто не пришел меня проведать», — подумал Серегил, выходя на балкон.
Когда он закинул крюк на крышу, скрежет металла по черепице прозвучал устрашающе громко; поврежденная рука заболела, когда Серегил стал карабкаться по веревке. Однако эта боль была ничем по сравнению с той смесью страха и возбуждения, которая охватила его на крыше. Он снова чувствовал себя ребенком, улизнувшим из дому, или Котом, отправляющимся на добычу по крышам вилл Римини. Так или иначе, он чувствовал себя самим собой, как не чувствовал уже месяцы, если не годы, и это было удивительно приятно.
Его ноги сами вспомнили тайный путь — вниз по заброшенной лестнице до площадки, которая выходила к стене сада.
Как только Серегил спрыгнул на землю, из глубокой тени справа появился Алек. Не говоря ни слова, они двинулись дальше: тени-близнецы в темноте.
— Ты устроил замечательное представление в лиасидра, — сказал Серегил, когда они оказались за пределами тупы Боктерсы. — Молодец!
Алек презрительно фыркнул.
— Ах, так, значит, тебе нравится, когда я веду себя, словно прилипчивый мальчишка-потаскун?
— Ты именно такое впечатление старался произвести?
— Потроха Билайри, Серегил, ты тогда застал меня врасплох, и я просто брякнул первое, что пришло в голову. — Плечи Алека печально поникли. — Мне теперь стыдно смотреть в глаза Коратану.
— Сомневаюсь, чтобы его мнение о тебе стало хуже, чем было, — хмыкнул Серегил.
Этой ночью тупа Акхенди была погружена в тишину. Выбирая самые темные проулки, Серегил и Алек стороной обошли несколько все еще открытых таверн и никем не замеченные добрались до дома кирнари.
С помощью крюка на веревке они влезли на крышу и осторожно заглянули сверху во внутренний двор с садом. Судя по темным окнам, все обитатели улеглись спать.
Друзья спустились в сад и двинулись по дорожке между клумбами. Миновав беседку, где в последний раз они видели Амали, Серегил и Алек обнаружили, что дверь, ведущая в спальню кирнари, открыта.
Алек направился к двери, но Серегил удержал его: где-то рядом раздался шелест шелка.
— Я так и думал, что ты можешь заглянуть, изгнанник. Серегил и Алек пригнулись, пытаясь спрятаться за кустами, однако в углу сада вспыхнул мягкий волшебный свет. Шар сиял в ладони Райша-и-Арлисандина; его света как раз хватало, чтобы стали видны морщинистое лицо кирнари и подлокотники кресла, в котором тот сидел. Когда Райш поднял другую руку, Серегил и Алек увидели, что он держит в ней глиняную чашу. Кирнари отхлебнул вина и поставил чашу на маленький столик рядом с креслом.
— Присоединяйтесь, — поманил он друзей. — Теперь вам нечего меня опасаться.
— Надеюсь, мы не заставили тебя ждать слишком долго, кирнари, — ответил Серегил, с подозрением осматривая сад. Шар светил прямо ему в лицо, и увидеть что-либо было трудно.
— Я провожу здесь почти все ночи, — сообщил Райш. — Сон перестал быть мне другом. Я следил за вами, когда вы обыскивали дом Юлана, и сегодня тоже, когда вы собирали по кусочкам то, что, по-вашему, я сделал. У тебя, Серегил, лицо твоей матери, но железную волю и упрямство ты унаследовал от отца.
Что-то в манерах Райша вызвало у Серегила озноб; его правая рука затосковала по рукояти рапиры. Однако кирнари не двинулся с места, не подал никакого сигнала, только снова взял чашу и пригубил вино.
— Я знаю, что ты совершил, — сказал Алек. — Я только не могу понять, как ты смог: Торсин ведь тебе доверял. Да и мы все доверяли.
— Ты хороший человек, юный Алек, но ты не ауренфэйе. Ты не знаешь, что значит носить сенгаи своих предков или смотреть, как земля, по которой ступали их ноги, умирает. Нет такой жертвы, которую я не принес бы ради ее спасения.
— Кроме Амали? — спросил Серегил. Старик скривился, потом хрипло прошептал:
— Она носит моего единственного сына, того, кто унаследует мое имя. То, что она совершила, она совершила по неведению. Виноват я, и на мне лежит позор. Может быть, тебе и удалось бы со временем убедить лиасидра, что Амали виновна, но в этом случае ты обманул бы их.
Райш сунул руку под одежду и вытащил простой плетеный браслет с почерневшей фигуркой. Руки его тряслись, и тени вокруг затанцевали.
— Этот амулет принадлежал Торсину-и-Ксандусу. Он послужит доказательством твоего обвинения против меня. Пусть все закончится и справедливость восторжествует.
По телу акхендийца прошла судорога, рука, державшая браслет, сжалась в кулак. Волшебный светящийся шар вспыхнул ярче, потом замигал.
— Ох, нет! — выдохнул Серегил.
Райш положил браслет на стол и переместил светящийся шар в другую руку; тени снова заплясали вокруг. Волшебный свет озарил другую чашу на столе, которой раньше не было видно, и маленький букетик рядом с ней.
Серегил услышал, как Алек со свистом втянул воздух: юноша узнал соцветия.
— Волчье лыко… — прошептал Алек, назвав их по-тирфэйски.
— Две чаши. Это дваи шоло, — сказал Серегил. — Признание вины.
— Да, — прохрипел Райш. — Я думал, не прибегнуть ли к яду апакинаг, но побоялся, что тогда все запутается. Я не хочу путаницы. — Его снова скрутила судорога. Стиснув зубы, акхендиец стянул с себя сенгаи и уронил его рядом с креслом. — Вина на мне, и только на мне.
— Клянешься ли ты в этом Светом Ауры? — спросил Серегил.
— Клянусь. Как мог бы я просить кого-то еще взять на себя такой позор, как бы это ни было необходимо? — Райш протянул руку Серегилу, и тот сжал ее, опустившись на колени перед умирающим.
— Ты заставишь их поверить? — прошептал Райш. — Пусть моя смерть очистит имя Акхенди, пусть весь позор ляжет на меня одного.