Отец лихорадочно цеплялся за обмякшие плечи, тряс безвольное тело, хватался за ее щеки и снова тряс, еще энергичнее.
— Что ты наделала?! Что натворила?! Ради чего?! — сыпал он вопросами, глядя, как последняя искорка света меркнет в глубине ее глаз. Он кричал так громко и самозабвенно, что не сразу заметил, как кто-то слабый и трясущийся, как осиновый лист, погладил его по щеке. Ксенофилиус обернулся и встретил неверящий в происходящее взгляд своей дочери. В ту же секунду их лица озарила вспышка, и они оба вскрикнули. Мгновением позже все зависшие в воздухе предметы со звоном и треском рухнули на пол, пополнив собой склад уже непригодных к использованию вещей. Комнату залил свет солнца, которое было еще высоко и не имело ни малейшего представления о том, что произошло в жизни этих двоих.
Ему неведомо, что в тот миг сердце семьи остановилось, ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤㅤглаза ослепли, а уши уже не слышали.
T H EㅤS P I R I T
ㅤㅤㅤ ㅤㅤ
▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬
В детских неловких ручонках
его лоснящийся мех превращался в пух.
▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬▬
ㅤОгонь не умолкал в камине ни на секунду, трещал, закусывая поленьями, обдавал протянутые к нему руки жаром. Ладони почти касались пламени, вовсе его не боялись и, казалось, чуть-чуть его поглаживали, а прозрачные как вода глаза, задумчивые и умные, завороженно следили за искрами и превращали каждую в блики. Светлые, почти белоснежные локоны свисали с плеч подобно ветвям плакучей ивы и практически касались пола, когда их обладательница сидела, подогнув под себя колени. ㅤ
Отец уже давно не спускался в гостиную. Девочке приходилось самой организовывать свой досуг, самой заботиться о доме. Самой пытаться не думать о том, что их теперь только двое.ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤОна часами сидела в центре пустой лаборатории, прокручивая раз за разом каждое из воспоминаний, связанных с ней и с ее постоянной обитательницей. Главным образом, самые последние.
Завораживающее сияние, ослепительная мама, растворяющаяся во вспышке на руках у несчастного отца. Все это казалось ей нереальным, но совершенно отчетливым. Таким же отчетливым, как маленький трепещущий нос, явивший себя миру мгновением позже, продираясь сквозь мамины одежды и так неуместно часто шурша дыханием о ткань. Мистер Лавгуд охнул и выпустил мантию Пандоры из рук. Нос исчез за стремительно падающим полотном, а тонкий писк не заставил себя ждать. Отец боялся пошевелиться. В его глазах возник страх, лицо было бледным, как только что отброшенная мантия, нижняя губа дрожала, а челюсти плотно стиснуты. Он смотрел вниз на источник движения с предвзятой ненавистью и недоверием, но медлил. Полумна опустилась на колени и, предвосхищая отцовские намерения, стянула мантию с возникшего под ней бугорка. И ахнула. Перед ней сидел робеющий кролик. Его можно было бы назвать самым обыкновенным, но нет - он имел одну особенность. Сквозь него Луна могла смутно различать дверь кладовой, разбитый горшок, треснувший террариум, мерцающий в лучах солнца, папины пальцы, которые медленно приближались к существу. Ксенофилиус часто дышал, поднимая застывшего в немом вопросе грызуна, приблизился к нему почти вплотную, вдохнул запах его шерсти, слегка помял оцепеневшее животное и, будто что-то внезапно осознав, медленно опустил его на пол.
" Папа?.." - начала было дочь.
"Это несомненно призрак," - вкрадчиво прервал он, не сводя стеклянного взгляда с прозрачных ушей. - "И он несомненно живой," - он повел рукой, пеняя на подрагивающий нос и тепло, исходящее от дыхания, - "Невероятно."- С тех пор он не говорил около недели.
Полумна забрала малыша в спальню, ухаживала за ним, изучала его повадки, будто он был вовсе не кроликом, а очередным волшебным существом из толстого тома "О магических животных и растениях", единственным и существенным отличием которого было уже то, что он сидел на ее коленях и с интересом обнюхивал руки. Впрочем, призрачная сторона его натуры действительно заслуживала интереса.
* * *