тоном закончив чтение очередной главы одного из самых ветхих и потрепанных томов, которые когда-либо видели стены этого дома, Полумна в очередной раз пришла к заключению, что авторы прошлого, были скорее сказочниками чем историками. К ним относилась и Батильда Бэгшот, начавшая свою карьеру сразу после школы, а потому по молодости преисполненная скорее романтических побуждений нежели научных.
Дома у них была обширная библиотека, состоящая из книг, давно позабытых вселенной: какие-то из них были приобретены отцом в известных магических библиотеках мира ради коллекции, а какие-то исключительно ради экспериментов Пандоры. Книги всегда занимали в этом доме почетное место, а потому средств на заполнение несчетных полок и шкафчиков на чердаке ( и незримо расширенных сундуков в том числе) выделялось немало. Больше половины отцовских доходов с журнала уходила на очередной редчайший, покрытый вековой трухой, томик, который мог обжигать, истошно голосить, всячески зачаровывать или хотя бы угнетать своей унылой потертой обложкой всякого неопытного , а потому редкого гостя, среди которых книгочеи встречались от раза к разу все реже.
Но этот вечер был полон одиночества, которым девочка привыкла наслаждаться, и лишен не только гостей, но и отца, который не оставлял попыток втиснуть свою неубедительную кандидатуру в ряды им же нареченных "неблагодетельных лизоблюдов", гордо восседающих на своих строгих стульях в залах Министерства, в ряды "мнительных языков, не чурающихся совиного помета", официально провозглашенных слепцами распространителями правды и по совместительству являющимися журналистами Ежедневного Пророка. Мистер Лавгуд не оставлял сих попыток с момента основания "Придиры", а иначе говоря, в период, когда он стал ощущать себя частью земного мира и наполняющих его событий, а также с момента рождения в глубинах его сознания мало-мальской уверенности в себе. Единственный присутствующий слушатель кротко принюхивался к неаппетитным страницам в руках Полумны. Да, именно страницам: книга была безнадежно испорчена. Их защищала лишь самодельная обложка, которую девочка смастерила день назад.
День назад на улице бушевало ненастье, весна упорно отказывалась выполнять свой долг перед жителями деревни и близлежащих селений. Дождь лил уже неделю, на весь сад отцу пришлось наложить цепенящее заклятье, иначе капризные растения отплатили бы гнилыми побегами, ядовитым туманом, а некоторые выросли бы так стремительно, что накрыли бы собою дом. Ксенофилиус никогда не был против подобных экспериментов с природой, однако, никак не мог придумать достойное сему оправдание перед органами Министерства, контролирующими незримость магического мира. Но наложенные в спешке чары не смогли спасти от натиска самой природы. Творившийся снаружи дома хаос был готов ворваться внутрь и лишь его собственная защитная магия сдерживала порывы ветра, превращающие обыденный ливень в очередь из маггловской амуниции, оберегала от пронырливых побегов, страдающих синдромом волшебных бобов, и не давала крыше прогнуться от скапливающейся на ней воды (Лавгуды упрямо презирали водоотводы). Такое поведение неба могло лишь заворожить единственного наблюдателя, а мерно сопящее на его коленях существо подергивать носом в знак крайнего неудовольствия.
Внезапный порыв ветра сорвал с петель створку маленького круглого окошка, что являлось источником света в миниатюрном сарайчике рядом с домом уже несчетное количество лет, стекла в нем уже давно отсутствовали, а рама молила о покраске ровно половину времени своего существования. Ветер подхватил ее удивительно легко и бездумно направил в обреченное на те же муки окно первого этажа. Раздался невообразимый грохот, стекло разлетелось брызгами по всей комнате, в один миг превратив доселе мягкую софу и плед на ней в искрящегося морского ежа, все гладкие поверхности в песчаный пляж, а многочисленный текстиль - в голландский сыр. Обезумевшее от испуга животное взлетело в опрометчивом прыжке прочь от осколков, а заодно и от сулящих защиту рук Полумны, которая отчаянно выбросила их вперед ,но лишь коснулась полупрозрачного меха кончиками пальцев, в ужасе и растерянности распахнув и без того огромные глаза. В этот миг в воздухе было столько шума, что ее уши будто перестали слышать, и лишь перед глазами сверкнули меховые пятки, пропадающие в смертоносном конфетти. Неслышный ей самой вопль сорвался с губ Луны и ее маленькое тельце с не менее бесшумным грохотом свалилось на дубовый паркет. Затем все стихло окончательно. Ветер, как бы выражая свою непричастность к происходящему, милостиво сбавил обороты и лишь чуть слышно насвистывал в окно, изображая святую невинность. Полумна боялась пошевелиться и оторвать взгляд расширенных глаз со все еще вытянутых вперед рук. Горло заполонила непрошеная твердь, о которую размеренно но гулко билось разбухшее от адреналина сердце.