Испуганно открыв глаза, я вскочил с кресла.
— Что с вами? — Инспектор раскурил уже свою сигару и теперь удивленно смотрел на меня.
Наверное, я был бледен как мертвец, потому что, кажется, вся кровь отхлынула вдруг от моей бедной головы — со старинного, выцветшего от времени висевшего за спиной инспектора на стене гобелена на меня глядело строгое, словно предупреждающее о чем-то тонкое и прекрасное лицо Лорелеи.
— Послушайте-ка, вам правда плохо? — встревоженно повторил полицейский, и я точно очнулся от пугающего, тяжелого сна наяву.
— Нет-нет, — еле слышно пробормотал я и провел рукой по мокрому от ледяного пота лбу. — Уже нет… голова закружилась немного… Если вы не против, я, пожалуй, пойду отдохну…
— Идите! — воскликнул полицейский. — Конечно, идите, сударь!.. — Его тон был очень сочувствующим, а взгляд очень подозрительным и внимательным. Как лунатик, медленно и неуверенно двинулся я к двери, а он, после недолго паузы, добавил: — С нами приехал врач, если хотите, я попрошу, чтобы он…
И тут, не успев еще толком осмыслить последние слова добряка, я услышал в коридоре громкие шаги и не менее громкий и звучный голос:
— Инспектор! Инспектор!
Дверь гостиной распахнулась как от удара шквального ветра, и в комнату вихрем влетел румяный толстяк, с которым мы на днях так славно посидели в уютном деревенском кабачке.
— Инспектор! — громогласно произнес доктор. — Его светлость оказался столь любезен, что пригласил нас отужинать и переночевать в замке! — Тут его довольный и радостный взгляд упал на меня, и доктор воскликнул: — О, и вы здесь, мой юный друг! Рад! Очень рад! Однако что же мы медлим? Господин граф уже ждет в столовой. Прошу поторопиться, инспектор. И вы, сударь, идемте, быстрее!
Однако я не двинулся с места, а инспектор проворчал:
— Вам бы только поскорее за стол, Шварценберг. Не видите, что ли, человеку плохо!
Толстяк мгновенно посерьезнел.
— Требуется медицинская помощь?
— Нет-нет, — сказал я, — ничего не нужно, просто я несколько переутомился.
— Так значит, самое время подкрепить силы, — хохотнул доктор. — Идемте, друг мой, идемте!
— Нет, — покачал головой я. — Прошу извинить, но, с вашего позволения, я хотел бы прилечь.
Плотоядная эпикурейская улыбка вмиг слетела с пухлого лица доктора Шварценберга.
— Жаль, право же, очень жаль, сударь… Ну что ж. — Он энергично повернулся к инспектору: — Надеюсь, хоть вы-то здоровы и голодны, коллега?
Полицейский усмехнулся:
— Сейчас приду. Надо только у кого-нибудь узнать, что делать с покойником.
Глазки толстяка довольно сверкнули:
— Не надо ничего узнавать, я уже все устроил. Ваши люди накормлены и размещены, а тело, по распоряжению господина графа, отнесли в часовню, так что ваши служебные обязанности, милейший, на сегодня закончены.
Далее доктор без малейших церемоний схватил инспектора под локоть и потянул к двери. У порога он оглянулся и сочувственно вздохнул:
— Жаль, очень-очень жаль, молодой человек.
Я виновато развел руками:
— Увы, еще раз прошу простить, но сегодня из меня плохой и собеседник и собутыльник.
Они торопливо пошли по коридору, и сзади было очень забавно смотреть, как маленький толстый доктор уверенно тащит долговязого инспектора к, разумеется, великолепному графскому столу.
Глава VIII
Сон был тревожным, беспокойным и чутким, и потому, когда кто-то осторожно прикоснулся к моему плечу, я мгновенно проснулся и открыл глаза.
Сначала я никого не увидел, потому что за окном стояла кромешная чернота и в спальне было так темно, что даже при всем желании мне вряд ли удалось бы разглядеть сейчас и собственный нос. Потом я подумал, что, должно быть, мне причудилось, будто кому-то понадобилось меня будить, и снова закрыл глаза, но тут вдруг, совсем рядом с кроватью, раздался тихий, приглушенный стук, и очень странный, дребезжащий и визгливый голос едва слышно, но тем не менее ясно и отчетливо произнес:
— Вставай, ждут…
Однако же самое странное заключалось в том, что голос этот доносился снизу, так, если бы говоривший чуть ли не лежал на полу.
Я невольно поежился и, протянув руку, нащупал на тумбочке коробок спичек, но зажечь огонь не успел — середина комнаты стала вдруг наполняться каким-то голубым, идущим словно из ниоткуда светом, и что самое удивительное — свет этот, очерчивая собой бело-серебристый холодный эллипс, не более метра в высоту, не распространялся и не освещал ничего вокруг — лишь то, что находилось внутри него. А внутри…