— Хорошо, — устало и скорбно вздохнул я, придав донельзя убитое выражение своему и так, наверное, далеко не цветущему в тот момент лицу. — Будь по-вашему. Вы победили, прекрасная ведьма, и я смиренно слагаю оружие у ваших не менее прекрасных ног!
Выплюнув кое-как эту напыщенную тираду, я попытался разжать пальцы, чтобы бросить ненужный теперь тесак, но, провалиться на месте, даже и этого сделать не удалось. На Яна же и священника, которые крепко спали с оружием в руках, право, просто жутко было смотреть.
Однако Эрцебет улыбнулась — нет, что ни говорите, а доброе слово и ведьме приятно, — и кокетливо погрозила мне пальчиком (ну прямо совсем как тогда!).
— Какой же вы прыткий, мой рыцарь!
В ответ я замысловато пошевелил бровями — единственным, чем еще мог шевелить.
Пожалуй, с минуту она пристально смотрела мне в глаза, но эту пытку я, похоже, выдержал с честью, потому что, улыбнувшись еще сердечнее, она тихо произнесла:
— Ну, если вам так хочется… — И в ту же секунду пальцы мои разжались сами собой, и тесак с глухим стуком упал на мягкий ковер.
— Б-благодарю, — насколько мог вежливо промычал я и, пользуясь моментом, сделал попытку, пусть сидя, но хоть как-то размять уже онемевшие руки и ноги.
И представляете, это мне удалось! Ей-ей, удалось! Правда, Эрцебет ни на миг не спускала с меня своего кошачьего взгляда, и я по-прежнему чувствовал себя беспомощной, жалкой игрушкой в ее изящных тоненьких пальчиках.
— И что дальше? — насмешливо спросила она, когда упражнения мои благополучно приблизились к завершению.
— Ничего. — Я несмело пожал плечами, решив и далее играть роль напуганного до смерти простака. — Просто сижу вот и думаю: ну неужели же все это правда, а не сон?
Она улыбнулась:
— Вы хотите спать?
— Нет-нет! — Я отчаянно замахал руками, благо теперь снова было, чем махать. Другой вопрос — сколь надолго, но о грустном лучше не стоит.
Однако Эрцебет была настроена довольно приветливо. Разумеется, для ведьмы.
— Тогда сидите спокойно и не делайте резких движений. А главное, не пытайтесь лезть в карман за револьвером.
— Что вы, что вы, как можно!..
И вот в таком, с позволения сказать, ключе прошли, а точнее, проковыляли — потому что время для меня потянулось вдруг ужасно медленно — следующие пять минут. Потом еще пять, и я невольно вновь посмотрел на часы — обе стрелки, и большая, и маленькая, приближались уже к цифре "XII".
Внезапно мне почему-то подумалось, что с последним в эти сутки боем часов все вокруг завьюжит, завертится и вообще начнется самая что ни на есть разнузданная чертовщина. Я зябко поежился…
— Нет-нет, — сказала Эрцебет. — Это типично обывательские предрассудки, но я не виню вас, потому как разве лишь специалисту известно, что любая уважающая себя нечисть, если только не случится чего-либо из ряда вон выходящего, предпочитает действовать от часу пополуночи и до…
— Третьих петухов? — робко попытался блеснуть я эрудицией.
Ведьма благосклонно кивнула:
— Правильно. Так что, пожалуйста, не волнуйтесь. Когда пробьет двенадцать, ничего страшного с вами не случится.
Ну что ж, мерси и за это. Я вздохнул:
— Благодарю, но… Как же тогда расценить некоторые произошедшие со мной именно до полуночи… гм… события?
Она пожала плечами:
— А это как раз и были особые случаи. Сначала Карл решил вас убить, пока вы еще не перешагнули порог замка, что было, признаюсь, ошибкой, а в другой раз мы хотели загодя подготовить вас к встрече с гонцом.
При упоминании о "гонце" у меня запершило в горле.
— Да-да, — сказал я. — Конечно. Спасибо, я понял. Но вот Карл же… убил дворецкого белым днем. Это что?
Эрцебет презрительно надула губки.
— Глупость. И вообще это их личное дело. Если желаете, можете поинтересоваться у Карла.
— Господь с вами, — проникновенно сказал я. — Благодарствуйте, не желаю.
Часы принялись наконец бить, и действительно, с последним ударом ничего сверхъестественного не произошло: замок не провалился в преисподнюю, за окном не началась буря, а клыки у Эрцебет не выросли ни на миллиметр. Впрочем, к тому времени я уже понял, что вырастают они у нее не по расписанию, а лишь когда сама она этого очень сильно захочет.
Еще минута или две прошли в полной тишине. И вдруг снова раздался ее звонкий озорной голос:
— А вы больше не спрашиваете, что с вашим другом. Вам это уже не интересно?
— Ну почему же, — слабо возразил я, хотя, каюсь, собственное отчаянное положение в последние минуты напрочь вытеснило из моей головы все мысли о чем бы и ком бы то ни было, кроме одного, самого дорогого и близкого мне человека. — Интересно. Очень. Сейчас спрошу. И где же он, сударыня?