Я перевел взгляд на Лорелею — она слегка тронула повод белого коня, и у того словно выросли крылья: в мгновение ока он перелетел в низину и замер как мраморное изваяние. Двух главных героев этого невообразимого действа разделяло теперь не более пятидесяти шагов.
Конь Лорелеи стоял как вкопанный; Моргенштерн тоже осадил своего адского скакуна. Миг ти-шины — и…
— Ты выбрала драку? — раздался насмешливый голос Черного Монаха. — Ну что ж, ты ее получишь. Эти храбрецы, — он небрежно кивнул в нашу сторону, — должно быть, посчитали тебя своим "секретным оружием", — так, кажется, принято говорить теперь? Но, честное слово, они, как и ты, здорово просчитались: я тоже припас кое-что, на всякий случай… — Худые, покрытые лепрой пальцы ласково потрепали коня-оборотня по могучей крутой шее. — Думаю, дорогая, ты даже и не догадывалась о существовании этого красавца.
— Ну почему же. — Голос Лорелеи зазвенел как натянутая струна. — Нам приходилось встречаться на Каталаунских полях, когда тебя еще и в помине не было, — ни нa том свете, ни на этом.
— Ах вот как… — несколько разочарованно протянул Моргенштерн и вновь криво усмехнулся: — Ну все равно, значит, тебе известно, на что он способен.
Лорелея пожала плечами:
— Известно, да только Колченогому это не помогло.
Моргенштерн, паясничая, сунул костлявый кулак в дыру в своей груди и осклабился:
— Выходит, просто не повезло.
— Кому? Аттиле или этой скотине?
Черный Монах вытащил кисть из раны.
— Обоим. — И пристально посмотрел на Лорелею: — Ты и там приложила руку?
Она кивнула:
— И там тоже.
— Гм… — Покрытое трупной коростой и пятнами лицо исказила злобная гримаса. — Тогда нам, пожалуй, и впрямь не договориться…
— Ну так, быть может, начнем? — Лорелея тронула рукоять свисавшего с ее бедра длинного, чуть искривленного меча. — А то летние ночи коротки.
— Фу, как ты можешь! — Моргенштерн шутовски всплеснул руками. — Оставь, пожалуйста, эту железяку в покое. Я понимаю, что нам вовсе не обязательно испытывать взаимную любовь, но уж уважать-то друг друга при посторонних мы просто обязаны!
Лорелея усмехнулась:
— Да неужели?! — И стремительно взмахнула рукой. Бледно-зеленая молния пронзила Моргенштерна тонкой иглой, но он лишь огорченно ткнул полусгнившим пальцем себе под ребра:
— Ну вот, еще дырка! — И тут же изо рта и ноздрей черного жеребца, как из огнемета, хлынуло ярко-желтое пламя. Затрещала и моментально почернела трава, обуглились редкие чахлые кусты, но Лорелее огонь не причинил никакого вреда — и сама она, и белый конь точно стали вдруг окружены непроницаемой прозрачной завесой. В следующий миг зеленая молния и огонь сшиблись, желто-зеленый столб пламени с оглушительным треском взметнулся под небеса — и исчез.
Моргенштерн озадаченно почесал голый череп.
— По-видимому, ничья. Послушай, красотка, раз никому из нас не удалось и похоже что не удастся взять верх, предлагаю еще раз кончить все полюбовно. Я клятвенно обещаю оставить в покое замок (мало ли, в конце концов, на свете замков!), а ты отдашь кольцо, и мы расстанемся лет еще этак на двести. Согласна?
Затаив дыхание, мы взволнованно ждали, что же ответит Лорелея.
И она ответила…
Она медленно покачала головой:
— Нет! Один из нас сегодня уйдет. У й д е т с о в с е м и никогда уже не вернется вновь. — Ее голос снова зазвенел как сталь: — И это будешь ты, Моргенштерн!
Урод ухмыльнулся, но в безгубой его ухмылке не было уже недавней самоуверенности. Впрочем, держался он браво.
— А почему ты думаешь, крошка, что уйти суждено именно мне? Сила моя со мной, и твой огонь мне не страшен…
И тогда Лорелея сбросила с головы шлем…
Лорелея сбросила с головы шлем и тряхнула длинными золотистыми волосами. А потом она засмеялась… Да-да, засмеялась, и всем нам стало вдруг жутко от этого нечеловеческого, проникающего, казалось, в самые потаенные глубины сознания и души смеха.
И я смотрел на нее уже совсем другими глазами… Я больше не боготворил ее, не преклонялся перед нею — я ее боялся, боялся дико, страшно, безумно! Мне было уже все равно, союзник она или враг; я вмиг позабыл о наших встречах у пруда, о своих дерзких (дурак! глупец! сумасшедший!) мечтаниях, ибо она не была уже женщиной — но огромной, бездонной Вселенной, чья истинная сущность заполоняла весь мир, лишала ума и воли, смеха и слез, радости и отчаяния, и не было больше в душе моей ни радости, ни отчаянья — один только УЖАС…