— Стало быть, Илья Давидович, несколько случившихся у меня в детстве выходов за пределы своего «Я» вы считаете первоначальным мистическим опытом? А не симптомом, по счастью, не развившегося невроза? А то и психоза?
— А вы, Лев Иванович, — сами? Вспомнив сейчас соцветия и метёлки высоких — до неба! — трав на фоне удивительных кучево-дождевых облаков над некошеным лугом? И после таких образных воспоминаний, сомневаться в своём поэтическом даре? Грешно, Лев Иванович! Ей Богу, вашей Музе, следовало бы почаще вспоминать о шпорах и хлыстике! Нет, правда… имея столь несомненный дар, гнать его в течение тридцати лет?.. хотя… при почти неощутимом призвании… ох, до чего же мы любим судить других! — пожалуйста, простите мне мои навязчивые советы… тем более, что они уже не актуальны… отныне, Лев Иванович, вам уже не отказаться от своего поэтического призвания!
— Муза отныне мне спуску не даст — так что ли, Илья Давидович? Наденет узду, оседлает и погонит, погонит — пришпоривая и настёгивая хлыстом?
(Естественно, ни историк, ни астролог не знали, что, оказавшись в сфере действия порождённого душой Алексея Гневицкого «симпатического» поля, оба они восприняли бессознательно посланный Марией Сергеевной импульс, когда она в припадке эротического бреда мысленно укрощала своего строптивого Лёвушку. И образ поэта, попавшего в мучительно сладкое рабство к музе, возник в их разговоре под влиянием вдруг вырвавшихся из-под спуда сексуальных заморочек этой «инфернофилки». Впрочем, как уже было сказано, само наличие «симпатического» поля Ильёй Благовестовым ощущалось — однако, в самых общих параметрах, без многих особенностей и нюансов.)
— А что, Лев Иванович, вам бы пошло на пользу, — улыбнулся историк, — не сейчас, конечно — тогда. Ну, тридцать лет назад, когда вы, «завязав» со стихами, столь неосмотрительно учинили насилие над своим талантом. А сейчас… положа руку на сердце, Лев Иванович, в том, что у меня есть способности к сверхчувственному восприятию, я вас хоть чуточку убедил?
— Пожалуй — да… обратившись к моей памяти… к крупинкам детского — назовём его «мистическим» — опыта. Конечно — не полностью, но в значительной степени… да, убедили, Илья Давидович. И более… кажется, разбудили во мне что-то эдакое… чёрт! Глядишь, сделаюсь «экстрасенсом» на старости лет!
— Не сделаетесь, Лев Иванович, — историк ответил всерьёз на окаёмовскую шутку. — Вам теперь со своим поэтическим даром совладать — и то! Очень непросто будет! После тридцатилетней, если угодно, спячки! Это какая же вам предстоит работа? Однако… не бойтесь! Созданное душой вашего друга нематериальное «силовое» поле воздействует на вас самым благоприятным образом. И всегда поможет вам разрешить все задачи, поставленные вашей требовательной и строгой музой.
— Душа, стало быть, Алексея Гневицкого, муза, звезда, женщина… Танечка Негода? Или — всё-таки — Мария Сергеевна?.. да нет… Машенька уже, кажется, далеко… Илья Давидович, — за короткое время их разговора вдруг проникшись обычно ему не свойственным доверием к малознакомому собеседнику, Окаёмов прервал свои размышления вслух, — а может быть, вы и это чувствуете? В связи с моим — по вашим словам, пробудившимся — талантом? Ну — мой выбор? Который, увы, назрел… Муза и Машенька — вместе им ни за что не ужиться…
— Нет, Лев Иванович, этого я не чувствую. Это вы сами… без всякой мистики, чувствуете лучше кого бы то ни было… Конечно, выбор у вас нелёгкий… так что один совет я вам, пожалуй, дам: доверьтесь, Лев Иванович, музе… ведь винить себя вы будете в любом случае… которую бы из женщин ни выбрали… вот и доверьтесь музе…
— А ВРЕМЕНИ У ТЕБЯ, ТАНЬКА, МАЛО.
— Музе, вы говорите, Илья Давидович?.. А почему тогда не звезде?.. Простите, я уже, кажется, заговариваюсь… Звезда, муза, стихотворческое безумие, Алексей Гневицкий, самовозгорание его картины — чёрт! Запросто может поехать крыша! Нет! Надо взять тайм-аут! Знаете, Илья Давидович… если можно… налейте мне, пожалуйста, ещё вашего удивительного вина?..
— С удовольствие, Лев Иванович. За возвращение вашей музы! Я, вообще-то, больше двух бокалов не пью, но по такому случаю… понимаете… нам наше земное знание — в сравнении с Премудростью Божьей! — может казаться совсем ничтожным, не заслуживающим внимания… также — как и всё наше земное творчество… что в действительности является страшной ошибкой! Да, в сравнении с Его Всеведением — жалкие крохи… но ведь это крохи другого знания! И то, что мы сумеем познать и сотворить здесь, там, поверьте, окажется бесценным! Впрочем, специалист по Божьему Промыслу — это у нас Пётр. И, полагаю, он не откажется поделиться с вами — ну, своими любопытными соображениями… А я — просто предлагаю тост. За ваш дар, Лев Иванович, за возвращение вашей музы!