Повесив ремень на спинку стула — вернуть его в Лёвушкины джинсы, продев для этого в петли-хлястики, женщина (из отвращения к своему греху) сейчас не могла — Мария Сергеевна поспешила в ванную: смыть, смыть с себя весь этот ужас — и побыстрее!
С силой вырывающиеся из лейки душа горячие тугие струи помогли женщине взять себя в руки: Мария Сергеевна с головы до ног обливалась шампунем, до хруста перетирала (порой выдёргивая) волосы на голове и прочих местах, яростно (до боли и красноты) скребла мочалкой молочно-белую (свойственную натурально рыжим женщинам) нежную кожу — и снова, и снова! Намыливалась и тёрлась, скреблась мочалкой и горячими струями смывала мыльную пену — и снова, и снова! Конечно, мочалкой и мылом смывая с себя не материальную грязь, а чувства греховности, вины и стыда! Грязь, так сказать, духовную.
После совершённого ею ритуального — языческого, по сути! — яростного омовения, Мария Сергеевна завернулась в просторный байковый халат, а всё бывшее на ней в момент подстроенного Лукавым грехопадения: трусики, лифчик, колготки, ночнушку, платье бросила, не сортируя, в алюминиевый таз и, насыпав стирального порошка, залила кипятком — всё бывшее на ней необходимо очистить! Учинить всеобщую духовно-нравственную дезинфекцию!
Обуреваемая этими же, покаянно-гигиеническими настроениями Мария Сергеевна за малым не вылизала всю свою и без того идеально чистую комнату, затем надумала совершить генеральную уборку — чтобы и в Лёвушкиной комнате, и в общей, и на кухне, и в ванной — но в этот момент силы её оставили, женщина рухнула на кровать и разрыдалась: Господи, ну за что? Ты посылаешь ей такие тяжкие испытания? Или — НЕ Ты? Но в таком случае зачем попускаешь Врагу творить свои гнусные беззакония?
«Прости и помилуй, Господи! — сообразив, что её недостойный ропот весьма смахивает на богохульство, Мария Сергеевна поспешила откреститься от этих кощунственных мыслей. — Знаю, что Ты не посылаешь нам непосильных испытаний — и значит… значит…»
Взгляд женщины упал на лик Девы Марии, память вернула ей все подробности недавнего искушения и сердце кольнуло ужасом: «Владычица — это Ты?! Не Лукавый, а Ты говорила мне: дескать, покатаешься непотребным образом на спине у голого Льва — родишь от него ребёнка?! Но, Владычица, чтобы Господь поощрял любострастие — неужели такое возможно? Нет, Владычица, — это не Ты! Не Ты — родившая Бога Дева! Чистая и Непорочная! Враг это, Враг! Опоганил мои душу и тело! Наполнив их бесовской похотью!»
Увы: интеллектуально-духовные потрясения последних дней пробили солидную брешь в защищающей от противоречий и соблазнов земного мира броне Марии Сергеевны — искусственная стерильность Высшей Реальности уже не могла удовлетворять её глубинные морально-нравственные запросы. И, соответственно, не удавалось свалить на Лукавого все, искушающие женщину, греховные помыслы — чего уж! Покататься на спине у голого Льва, взбадривая упрямца ремешком, внушила ей Дева Мария! За эти любострастные игры пообещав ребёнка! Неистово ею желаемого и — казалось бы! — уже невозможного… И только два совпадения останавливали смешавшуюся женщину от того, чтобы согласиться с этой, исходящей будто бы от Девы Марии, греховной рекомендацией: отец Никодим! А также — Лукавый! Ведь сначала священник, а вскоре Враг ей посоветовали то же самое! Священник — в шутку, а Враг — на полном серьёзе! Для разжигания любострастной похоти в греховных эротических играх использовать кожаный брючный пояс. И вот теперь — с ними в лад! — Дева Мария. Да ещё — разнообразила эту блудную игру: предложив нагой покататься на голом муже?!
«Нет, Владычица, это не Ты! — кричал Марии Сергеевне возмущённый разум, — Ты, Дева Мария, Ты! — лукаво нашёптывало размякшее от любострастных картинок сердце. — За мою искусственную фригидность! Причём — не столько за явную телесную фригидность нескольких последних лет, сколько за таившуюся со времени злосчастного аборта фригидность душевную: когда тело ещё будто бы и пылало в Лёвушкиных объятиях, а душа уже схватывалась ледяной корой! И — прав, прав отец Никодим! — зачем такому сердцу и такой душе ребёнок? Вот мне и запретил Господь… а теперь — Ты… но ведь поздно, Пречистая Дева, поздно?! Лев уже разлюбил меня? И, конечно, не согласится играть ни в какие любострастные игры!»
В едва ли не до смерти измученной противоречиями человеческой природы голове Марии Сергеевны всё настойчивее крепла мысль о возможном душевном заболевании — и (самое удивительное!) женщина не испытывала никакого страха перед грозящим ей сумасшествием: правильно! Кто, спрашивается, спровоцировал Адама и Еву вкусить Плод от Древа Познания? Стало быть, ум — от дьявола! А от Бога — смирение, послушание и безропотное принятие всех, посылаемых Им, страданий! И если ум мешает радоваться страданиям — к чёрту этот богопротивный ум! Ибо, как блаженны нищие духом, также блаженны и нищие разумом! И более: только они — нищие умом — блаженны по-настоящему! Как, например, ей самой было хорошо, когда её ум лишь со смаком пережёвывал готовые, доставляемые Святой Церковью и отцом Никодимом истины. И как стало плохо, когда Лукавый подбил её копаться в своей душе, жалким людским умом отыскивая клочки ничтожных и, главное, противоречивых знаний! А после? Когда искусителем выступил отец Никодим? С его — якобы спонтанно совершившейся! — Евхаристией? Тот самый отец Никодим, который в течение последних шести лет являлся главной опорой в её нравственно-духовно-интеллектуальной жизни! И который, дьявольски преобразившись в психиатра Извекова, за каких-нибудь три дня ухитрился разрушить всё им же самим построенное за эти шесть — судьбоносных! — лет. Разрушить до такой степени, что теперь Сама Дева Мария… Господи! Если разум дан нам Врагом — забери его поскорее!