Такого болезненного удара от Пречистой Девы Мария Сергеевна не ожидала. От отца Никодима — ладно. От психиатра Извекова — тем более. От Лукавого — и говорить нечего: на то он и Враг. Но чтобы от Девы Марии… вдруг приоткрывшей такую бездну… на которую не то что психиатр Извеков, но и сам сатана не смог указать женщине — а ведь как бы, небось, обрадовался Глумливец, додумайся он до эдакого?! Впрочем, что доктор Извеков, что сатана — с их самодеятельным психоанализом! — сам Зигмунд Фрейд мог бы позавидовать Пречистой Деве… Разумеется, Антона (как первую любовь!) Мария Сергеевна не забыла, но вот то, что, пробуя отросшие зубки и коготки, она почти два года забавлялась с ним будто юная кошечка со своей первой мышью — это напрочь ускользнуло от внимания женщины! Ведь и теперь, по прошествии стольких лет, те мучительно сладкие, с возбуждающим привкусом страха — а она, видит Бог, бессознательно делала всё, чтобы спровоцировать Антона на изнасилование! — игры с влюблённым в неё мальчишкой, если изредка и вспоминались Марии Сергеевне, то с ностальгически светлой грустью: были когда-то и мы рысаками! Тёмная же сторона этих игр — упоение властью, радость от страданий, которые она причиняла мальчику, распаляя в нём дикую жажду и отказывая в глотке воды — настолько ускользала от сознания Марии Сергеевны, что, воцерковившись, ей ни разу не пришло в голову исповедаться в давнем грехе юношеской (вернее — девичьей) жестокости. Ведь, приятно истязая себя и мучительно Антона, она так и не потеряла девственности: стало быть — не в чем каяться. Разве, только в том, что позволяла мальчику раздевать себя до гола… Но в этом-то она как раз и покаялась — выражаясь по-современному, в одном блоке с признаниями в добрачной половой жизни. И с лёгкостью — как согрешившая ещё до крещения — была прощена отцом Иоанном, самым первым её духовником… Да и вообще, дамы и господа, уж коли «война полов», то и жестокость в любовных отношениях — норма. И требовать от Марии Сергеевны, чтобы она свои давние эротические забавы с Антоном осознала как тяжёлый грех… однако — Дева Мария потребовала.
— …да-да — из-за этих, не «осквернивших» тело, но заморозивших душу игр… и сейчас, Машенька, по старым счетам ты платишь не за аборт — в нём ты раскаялась от всего сердца, и Бог тебе этот грех простил — нет, за эти, оледенившие душу игры… и за Антона! Благодари Бога, Машенька, что нашлась Людмила и уберегла бедного мальчика от худшего. Однако то, что он так мало смог реализовать свой значительный творческий потенциал — это на твоей совести. Безоглядно наслаждаясь примитивной властью желанной самки, ты, Машенька, лишила бедного мальчика уверенности, вселила сомнение в свои силы. Ну и — сама понимаешь… однако, в конечном счёте, твои жестокие девичьи игры тебе, Машенька, обошлись много дороже. Ведь отец Никодим прав: в бессознательной глубине своего «Я» ты, Машенька, никогда не хотела ребёнка… да и не могла хотеть — при твоей-то душевной фригидности. Вернее, хотела и хочешь — на биологически-женском уровне: на том самом, на котором наслаждалась, играя с Антоном как кошка с мышью — но… ладно, Машенька! Дальше уже — такие бездны, в которые в этой жизни тебе нельзя заглядывать! Давай лучше вернёмся к Лёвушке… твоей — первых лет — телесной пылкости с ним и нынешней гнусной ночнушке… гнусной, Машенька, чего уж… ну, первоначальная телесная пылкость — ты понимаешь, да? правильно! как компенсация твоей душевной фригидности… а дальше?.. вот именно! При некотором внутреннем сходстве, Лев — не Антон и не позволил помыкать собою… согласись, к твоему большому разочарованию… а далее: воцерковление, отец Никодим — ох, уж эти ваши самонадеянные пастыри! особенно, которые из атеистов! — и?.. да, Машенька, да! Ты ведь уже три года боишься, что Лев может уйти — и наслаждаешься этим страхом! Ну, как в девичестве — и боясь, и желая быть изнасилованной! Только вот не учла, что на этот раз — всё гораздо серьёзнее… от изнасилования выбранным тобою мужчиной очень даже можно получить удовольствие — чего не скажешь об одиночестве… и ничего удивительного, что ты так запаниковала, вообразив себе великореченскую Афродиту… что? А вот этого, Машенька, Я тебе не могу сказать… молись, надейся — возможно, Лев и не уйдёт… а может быть, и уйдёт — сама виновата, знаешь ли… Однако, Машенька, теперь суть не в этом… чувствуешь — как болит душа? Ну, да: потому, что — оттаивает… ничего не поделаешь — придётся потерпеть… особенно — поначалу… что? Разумеется, Машенька! именно — поэтому! Потому что твоя душа наконец-то оттаивает — сможешь родить ребёнка! А вот сможешь ли «покататься», этого я тебе не скажу… что-что? И дался же тебе этот ремень! Если он вдохновит Лёвушку — ради Бога! Ведь суть эротических игр не в форме, а в том, чтобы удовольствие от них получали оба… обязательно — оба! Ведь если бы Антону нравились те жестокости, которые ты вытворяла с ним — твоя душа, поверь, не замёрзла бы! Ах — терпел? А куда ему было деться! Ибо — любил! А ты этим пользовалась! Ведь любовь в руках властолюбца — страшное оружие!