Выехав со двора, госпожа Караваева несколько успокоилась — сумасшедшее автомобильное движение в мало приспособленной к этому Москве требовало повышенного внимания — и о своём вороватом возлюбленном вновь подумала со снисходительностью взрослой женщины: у каждого должны быть средства на карманные расходы! А если их нет и юноша, стесняясь просить, слегка «экспроприирует» буржуйку-любовницу — это почти не кража! Бунт против «сильных мира сего»! Если угодно, восстановление попранной справедливости!
Эти социально-демагогические «изыскания» окончательно развеселили Елену Викторовну, и она с шаловливым лукавством обратилась к возлюбленному:
— Андрюшенька, у меня в сумочке — сигареты. Достань, пожалуйста, и прикури, если не трудно — а?
Андрей, всё ещё дуясь — ни единой мелкой бумажки! только пять стодолларовых купюр! совсем Еленочка оборзела! ведь она не может не догадываться, что из «позаимствованных» на прошлой неделе десяти долларов у него уже не осталось ни цента? — демонстративно раскрыл сумочку и, роясь в её содержимом, не удержался от ехидного комментария:
— Косметичка, права, противозачаточные таблетки — предусмотрительная-то какая! — сто, двести, пятьсот — а что, Еленочка, в ГАИ мельче, чем по сто уже не берут? — долларов, зажигалка, а — вот они! Наконец-то, Еленочка! Сейчас прикурю… а ты мне за это — мороженого? «Эскимо» — ладно?
Прозвучавшее в конце детское «вымогательство» значительно смягчило хамскую сущность всех остальных слов этого непрошеного комментария и удержало Елену Викторовну от резкой ответной реплики.
— Спасибо, Андрюшенька. Говоришь — мороженого? Прямо сейчас? Тогда — на заднем сиденье сумка. Достанешь? Или остановиться?
— Достану, Еленочка.
Андрей ловко перегнулся между спинками передних кресел и, вновь пристегнувшись, водрузил себе на колени объёмистую чёрную сумку.
— На молнии в боковом кармашке — российские «деревянные» — забери их все. Ну, на мороженое, сок, воду или ещё чего — чтобы за ними постоянно не лазить в сумку.
— Еленочка, да здесь — много!
Ответил сконфуженный Андрей, вытаскивая из бокового кармана неаккуратную кипку разноцветных денежных знаков.
— Как — много?
— Сотня… ещё… пятьдесят… ещё пятьдесят… ещё сотня… остальные — десятки… целая куча — считать замучишься… всего где-нибудь рублей пятьсот-шестьсот.
— Вот и прекрасно, Андрюшенька. На мороженое, «пепси» и всё такое… на неделю, думаю, хватит?
— За глаза — Еленочка! Ещё и останется!
Понимая, что он полностью уличён, прощён и пожалован «пенсионом», бравируя, капитулировал Андрей. Капитулировал ли?.. Этого в данный момент не знал ни он сам, ни Елена Викторовна, но и ему, и женщине почему-то подумалось: да, отныне и впредь Андрюшенька, как примерный мальчик, будет не красть, а просить. А верней, не просить — получать «жалование» за…
…но — за что — этого каждый из них не договорил даже про себя, и не в силу какого-нибудь особенного целомудрия, а чувствуя: сложившиеся тысячелетиями языковые клише хорошо работают только в мире бинарных оппозиций (свой — чужой, чистый — нечистый, благой — греховный и т. д., и т. п.), то есть, в мире чёрно-белого мышления и совершенно неприспособленны для передачи всех тонкостей реально существующих отношений между людьми. Особенно — близкими людьми. Когда дружба и вражда, любовь и ненависть, жажда повелевать и желание подчиняться смешиваются в умопомрачительный коктейль, от каждого глотка которого то напрочь теряешь голову, то будто бы обретаешь неземную мудрость. А если сюда добавить ещё и эротику — всю эротику: от элементарного полового соития до Венеры Милосской, сонетов Петрарки и поисков Вечной Женственности — то какие, к чертям, слова!
Удачно, по её мнению, в своём микросоциуме решив проблему «чёрного нала» — зачем красть, если легально мальчик может иметь значительно больше? — госпожа Караваева притормозила у киоска, где Андрей купил «Эскимо» и полуторалитровый баллон холодной «Фанты».