Нашла в тёмной кладовке так ей всегда нравящийся, но (из-за излишнего «натурализма») бывший у Алексея в пренебрежении лесной пейзаж с озером, и поместила его на мольберт: вот теперь — то что надо! Сквозь трепетные осины мерцающая волшебным закатным светом водная гладь с притаившимся в камышах отражённым месяцем — в отличие от чистого холста, это не потревожит покой Алексеевой души! Не притянет её к мольберту вопиющей белизной не созданного произведения! Разве что в камышах, возле месяца, неуследимо всплеснёт хвостом русалка да в дальней заозёрной чаще беззвучно прохохочет наевшийся мухоморов леший — ещё не вполне раскрывшимся талантом художника наивно воссозданные добротные старинные чудеса. А не эта — так притягивающая и так пугающая! — дьяволица-Лилит. И уж тем более, не завораживающая (кошмарная!), которую Валентина, приходя в мастерскую к Алексею — дабы не подвергаться запредельному очарованию! — старалась не замечать, «Фантасмагория».
Оборудовав «мемориальный уголок», вдова, взобравшись на раздвижную лестницу, прикрепила на старое место под потолком «Распятие» — привязав его к применяемым обычно в промышленном строительстве и неизвестно каким образом попавшей в жилой дом решётчатой балке. К которой у Алексея крепился также мощный светильник собственной конструкции: начинающиеся почти у самой земли, забранные железными прутьями небольшие окошки пропускали немного света, и художнику, как правило, приходилось работать при электричестве.
Помещённое на прежнее место «Распятие» вновь «воспарило» — развернулись, из-за расходящихся лучами полукруглых канавок показавшиеся пьяному Окаёмову оперёнными, перекладины-крылья, изломанное крестной мукой тело Спасителя вновь как бы выпало из земного мира: оказавшись разом и здесь и там, и везде и нигде.
Впрочем, на Валентину — тоже: «Распятие» (по-своему) производило не меньший эффект, чем произвело на очень нетрезвого астролога — укрепив Его под потолком, женщина присела на кушетку и поняла: Алексей не зря велел ей вернуть скульптуру на место — только здесь это его творение жило своей настоящей жизнью. Что, вообще-то, не часто случается с произведениями искусства, если только… вырезанное из ствола старой липы «Распятие» — всего лишь произведение искусства? Созданное человеческими талантом, умом, сердцем, душой, руками. А что, если — не совсем?.. Эти последние Лёшенькины творения… «Портрет историка», «Цыганка», «Распятие», «Фантасмагория»… Впрочем, над «Распятием» он работал параллельно с «Фантасмагорией». Днём красками на холсте создавая нечто, на что без содрогания — без смеси ужаса и восторга! — было невозможно смотреть, а по вечерам методично плотничая над «Распятием»… Ну да, ну конечно — плотничая! Из ствола старой липы выделывая Крест с пригвождённой фигурой Спасителя… Выделывая Крест… Крест… Господи! Неужели — предчувствовал?! Взявшись за плотницкую работу? Конечно — предчувствовал! Ведь никогда прежде Лёшенька не увлекался никакой резьбой по дереву…
По счастью, явившаяся с огромной охапкой белой сирени и несколькими красными розами, Наталья прервала Валечкины болезненные размышления — вдова, умом исцелившись в среду, пока ещё очень недалеко отошла от возможного рецидива.
Выбросив засохшую сирень, а свежую поместив в чисто вымытое ведро с водой, десять огненно-красных роз Валечка поставила в незатейливый — в форме простого цилиндра — керамический сосуд, и водрузила его на пододвинутый под «Распятие» круглый высокий столик, служивший Алексею подставкой для натюрмортов.
Все эти нехитрые действия вдова совершила сама — доверив рвущейся помогать Наталье отнести на помойку старую засохшую сирень — и только. В мастерской — по глубокому внутреннему чувству Валентины — ей было необходимо прибраться собственными руками.
К сожаленью, дел было немного, и, управившись с ними минут за сорок, работящая женщина стала подумывать: а не вымыть ли и не протереть ли ей всё-всё? Не только пол, но и ящики, шкафчики, окна, стены — чтобы всё заблестело? Но тут же и испугалась этого нехорошего рвения: стало быть, хочешь превратить Лёшенькину мастерскую в музей? Так сказать — в стерильный заповедничек? Опомнись, дура! Ведь Лёшенька здесь работал! И пил, разумеется… а вот последние полгода — в основном работал… а пил — несравненно меньше… и надо же… о, Господи! Неисповедимы Твои Пути! Ну да — неисповедимы? А как же астролог? С его ужасным — в точности сбывшимся! — предсказанием?
Валентине вдруг нестерпимо захотелось увидеть Льва Ивановича — и главное: немедленно! Не в понедельник-вторник, а непременно — сейчас! Ибо во всём мире лишь он один мог найти для неё хоть одно утешительное слово! Почему-то женщине это вообразилось с такой неимоверной силой, что, презрев все нехорошие чувства к Татьяне, она собралась попросить Наталью съездить к артистке, но сразу же передумала: нет! Необходимо — самой! В конце концов, ей глубоко плевать на шлюшку-Таньку, а увидеться со Львом — надо быстрей! Не то — в голове опять начнётся чёрт те что! Шарики вновь зайдут за ролики — ей Богу, попахивает «дурдомом»! Всё явственнее слышится Лёшенькин голос — всё настойчивее звучат его призывы последовать за ним туда, где нет ни воздыханий, ни слёз.