— Вообще-то шампанское, — вспомнив о самоубийстве Валентины, артистка слегка замялась, — вроде бы — не совсем… ну, из-за Вали… но ведь я тебя ждала столько лет… ну, может быть, не с пелёнок, но класса с третьего-четвёртого — точно… и Бог нам простит, конечно… так что, Лёвушка, открывай… за нашу помолвку!
Высказав это самооправдание, Татьяна Негода достала из холодильника бутылку французского шампанского и протянула её Окаёмову. Астролог, чувствуя себя Цезарем, только что перешедшим Рубикон, (конечно, потом совесть помучит его изрядно! но прав Благовестов, прав! в любом случае её угрызений не избежать! какой бы из женщин предпочтение он ни отдал! но Машенька — прошлое, а Танечка — всё! и любовь, и муза!) уняв внутреннюю дрожь, твёрдой рукой взял бутылку, открыл её, и медленно наполнил два высоких бокала.
(Мой — Лёвушка! за нашу помолвку! люблю! люблю! на всю оставшуюся жизнь! нет, вообще — навсегда! и здесь, и там! навсегда, Танечка! и в этой жизни, и в той! за любовь без конца и без края!)
Выпив, Татьяна и Лев поцеловались. Трепетным, долгим, исполненным нежности поцелуем. Без следа растворив в нём всю боль бесконечного ожидания друг друга.
За завтраком разговор волей-неволей коснулся неизбежно предстоящих им сложностей, и до Льва Ивановича только сейчас дошло, на какую большую жертву решилась артистка ради своей любви: действительно! В Москве ей устроиться будет очень непросто! А уж о ролях такого масштаба, которые она играет в великореченском драмтеатре, придётся забыть на несколько лет. Если — не навсегда…
Осознав Танечкину жертву, Окаёмов поначалу здорово растерялся: эгоист эгоистом! думал о чём угодно! о Марии Сергеевне, о надвигающейся старости, об угрызениях совести, о «спасении души», а о том, что Татьяна Негода очень большая артистка, совсем, сволочь, забыл?! — но скоро уже нашёл прекрасное, как ему показалось, решение этой проблемы: не Танечке, теряя если не всё, то очень многое, переезжать в Москву, а ему, как не имеющему ничего за душой и, соответственно, ничего не теряющему — в Великореченск. На что артистка, сказав, что уже задумывалась об этом, возразила следующим образом: дескать, что у кого за душой — судить не нам, а главное: Лёвушке, как коренному москвичу, в провинции не прижиться. Не говоря уже о некоторой общей затхлости — что, конечно, можно оспаривать — астрологией, в силу хронической бедности подавляющего большинства автохтонного населения, на жизнь себе здесь не заработать. И это уже бесспорно. А по специальности — инженером… конечно, она, Татьяна, не в курсе… но уж если Лев не сумел в Москве… нет, по минимуму — то есть, на хлеб и водку — вполне возможно, что заработает… но при таком образе жизни, насколько его хватит… на два-три года?.. в лучшем случае — на пять?.. и как, спрашивается, погубив возлюбленного, она себя будет чувствовать? Нет! Из Москвы Лёвушке нельзя уезжать ни под каким видом!
Окаёмов попробовал не согласиться: мол, ради любви, ради Танечки, он готов на всё! Не получится астрологией — займётся чем угодно! Работая по двенадцать часов в сутки!
Однако Танечка, ехидно заметив, что уж при таком-то образе жизни его и на год не хватит, — эти пропагандистские штучки, Лёвушка, оставь для телевидения! для одурачивания безмозглых «романтиков»! — категорически отвергла эту не самую умную, на её взгляд, идею: нет! По части феминизма, начиная с середины двадцатого века — у нас явный перебор! Ведь исконно (в течение тысяч лет!) сложилось так, что не мужчина должен следовать за женщиной, а женщина — за мужчиной. Дескать, пусть Лев вспомнит Цветаеву. Которая — при всей её гордости и независимости! — мало того, что за своим Эфроном таскалась по всей Европе, но и (на собственную погибель!) вернулась в СССР. И это — великая поэтесса! А уж ей — заурядной артистке — сам Бог велел! И вообще — не надо драматизировать: в Москве театров много, и она как-нибудь да устроится. А что поначалу не на первых ролях — может, оно и к лучшему. Так сказать — проверка таланта. Если он у неё действительно есть — обязательно выдвинется. И скоро.
Слушая артистку, Окаёмов понимал, как непросто далось ей это решение, — ведь в действительности всё будет куда сложнее! Чего, конечно, Танечка не может не знать! — и от умиления плакал невидимыми слезами, и любил её всё безумнее и горячее… нет, господин астролог! В лепёшку расшибёшься, а создашь Танечке необходимые условия! В своей ледяной, бездушной, чудовищной, окаянной, родной, дорогой Москве!