Высказавшись, Михаил налил себе водки и сымпровизировал дерзкий, многим показавшийся кощунственным тост:
— Валечка, ПРОСТИ БОГУ ЕГО ПЕРВОРОДНЫЙ ГРЕХ! Ну, что Он — у нас не спрашивая! — нас создал.
— Ни фига себе, Мишка! И не боишься? Что за такие «изыски» Он ведь может и рассердиться?
Самодеятельные теоретизирования Окаёмова и Плотникова, как безвредные игры ума, оставив без внимания, Ольга резко отреагировала на сымпровизированный художником кощунственный тост.
— Всегда знала, что ты балаболка, но чтобы до такой степени?! Так панибратствовать с Богом — надо вовсе с катушек съехать! Хотя, конечно, в башке у тебя вместо мозгов давно уже только водка плещется…
За Михаила заступился Лев, Юрий принял сторону Ольги, переполненная любовью Танечка попробовала всех примирить, заметив, что по завершении земного пути всё для всех закончится хорошо, но её соглашательская позиция, — а как же злодеи? которые здесь на земле мучили и убивали людей? — вызвала новые возражения, и скоро разгорелся бестолковый всеобщий спор. Когда никто никого не слушает, а каждый спешит высказать дорогие для него заблуждения: свои или позаимствованные — не суть. Чему в немалой степени способствовала водка — в изрядном количестве выпиваемая на помин Валентининой души.
Впрочем, через недолгое время, ничего ни для кого не прояснив, этот спор стал выдыхаться сам по себе — все опять перевели внимание на Эльвиру. Которая, справившись с возникшими поначалу неловкостью и смущением, принялась вновь вдохновенно живописать увиденную в Алексеевой мастерской картину последствий Валечкиного рокового шага.
Однако Эльвирин натурализм вновь разделил окружающих: Наташа, Элеонора, Танечка возмутились тошнотворной красочностью её языка — опять за малым не завязался спор — по счастью, «физкультурница» это почувствовала и, не желая быть причиной новых раздоров, пожертвовала избыточной образностью и излишней конкретикой: что пошло на пользу её повествованию.
После Эльвириного рассказа разговор неизбежно перекинулся на предстоящие похороны Валентины. И Танечкино известие о том, что их организацию берёт на себя Виктор Евгеньевич Хлопушин, было встречено с большим энтузиазмом. При хорошем (в целом) отношении к Валентине никто с ней особенно не дружил, а еле-еле сводящей концы с концами великореченской творческой интеллигенции было почти катастрофой взваливать на себя бремя дополнительных расходов — в этом случае не могло бы идти и речи ни о каком подзахоронении в могилу Алексея. Словом, ура Виктору Евгеньевичу!
А когда Юрий Донцов, принимавший самое деятельное участие в похоронах художника, напомнил, что только после визита Хлопушина в мэрию — как же! не настолько гранд-секретарша была очарована и увлечена Гневицким, чтобы забыть о собственной выгоде! — решился вопрос о месте на Старом кладбище, то новоявленному бизнесмену собравшиеся были готовы не то что сказать «ура», но и пропеть «осанну». Тем боле — в свете той роли, которую он сыграл и в освобождении Окаёмова, и в поисках убийцы художника. А когда в Танечкину квартиру явился мастер, чтобы установить ей домашний телефон, тут — вообще! Подогретый алкоголем восторг собравшихся единодушно произвёл Виктора Евгеньевича в чудотворцы! В добрые волшебники! Ведь в Великореченске в общей очереди на телефонный номер стоять, как правило, приходилось не менее пятнадцати лет! А тут — будьте любезны! — не прошло и восьми… Самое настоящее колдовство — не правда ли?
Однако, к некоторому огорчению большинства гостей — и немалой, разумеется, ими обоими скрытой радости артистки и Льва Ивановича — этот визит прервал затянувшиеся посиделки: до завтра, Танечка! не будем мешать… позвони, знаешь… телефон, Танечка, обмоем после! до свидания, Лев Иванович! посошок на дорожку! а Валечке — Царство Небесное! вопреки всем злопыхателям!
Когда, после ухода гостей установив подаренный Хлопушиным аппарат, (нет, нет! какие деньги! за всё заплачено!) телефонный мастер тоже покинул Танечкину квартиру и астролог с артисткой остались одни, — Господи, наконец-то! — то… первым делом Танечка уложила Окаёмова спать!