(Никаких, Лёвушка, возражений! Ты теперь мой, а что требуется мужчине — женщина всегда знает лучше! Что? Тиранка? Не тиранка, а повелительница! Которой ты добровольно — учти, Лёвушка, добровольно! — делегировал некоторые из своих прав и обязанностей. В частности — заботиться о твоём здоровье. И — соответственно — сне и отдыхе. Нет, Лёвушка, постараюсь не злоупотреблять! Ах, нам женщинам только положи палец в рот? Поговори у меня, противный мальчишка! Что? Это я — вредная девчонка? А хотя бы и так! Согласна, Лёвушка, быть кем угодно — лишь бы ты чувствовал себя хорошо! Как я могу знать, что именно для тебя хорошо? Не беспокойся, Лёвушка, знаю! Сейчас, например — поспать не менее трёх часов! Выспался, говоришь, предыдущей ночью? Ну да! Какой в милиции сон! Нет уж! Дома, в мягкой постельке и под моим присмотром! И вообще, негодник, не вредничай! Ведь всё равно… «прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я»!)
Эта шуточная ссылка на «Мастера и Маргариту», сдобрив Танечкину настойчивость необходимой щепоткой юмора, примирила Окаёмова с навязываемой ему ролью «ребёнка» — отчего бы немножечко и не подыграть расшалившейся женщине? — и, добродушно проворчав нечто не совсем лестное и о современном феминизме вообще, и о тесно с ним связанном комплексе «ласкового тирана» в частности, астролог лёг в заботливо расстеленную Татьяной постель и, положив голову на подушку, сразу заснул. И это притом, что засыпать для Окаёмова всегда было проблемой.
Чуть ли не гипнотически усыпив Льва Ивановича, переполненная любовью женщина — наконец-то! свершилось! вымечтанный с детства седобородый принц отныне её! навсегда! навеки! и в этой жизни, и в той! — прихватив телефонный аппарат, выскользнула на кухню: следовало поблагодарить Хлопушина, заодно договорившись о возвращении сотового — небось, Нинель Сергеевна заждалась драгоценную для неё игрушку?
А когда около восьми вечера астролог проснулся — на редкость отдохнувшим и удивительно бодрым! — то, после душа и ужина, был Танечкой вновь водворён в постель.
И хотя в пятницу Льву Ивановичу казалось, что на земле большего эротического блаженства быть не может — когда, вторя любовникам, от страсти вздрагивали далёкие звёзды, а явившиеся купидоны сладостно пронзали их тела тысячами певучих стрел — оказалось, что может. Объявив себя хозяйкой любовного ложа, — нет, нет, Лёвушка! свою индивидуальность выражать будешь завтра! а сегодня — только по-моему! ведь я тебя ждала тысячу лет! так что, негодник, не вредничай! ах, видите ли, не ловко? в постели всё ловко! всё можно и ничего не стыдно! лишь бы нравилось обоим! — молодая искушённая женщина устроила настоящее сексуальное пиршество. До основание потрясшее стареющего, конечно, не совсем наивного, но, как выяснилось, всё ещё сильно связанного многими условностями мужчину.
И после этой, переместившей его уже не на десять миллиардов световых лет, а за границы видимой вселенной вообще, любовной бури заново рождающемуся агностику-Окаёмову первым делом вдруг пришло в голову поблагодарить Бога: спасибо, Господи! За дарованное мне ещё в этой жизни неземное блаженство! Когда, простираясь до самых далёких звёзд, тёмное пламя земной любви очищается неугасимым светом любви небесной!
И именно это божественно полное — телесно-духовно-интеллектуальное — соединение женщины и мужчины оказалось, да простится нам некоторая старомодная высокопарность, последним решающим камушком на весах судьбы: Мария Сергеевна окончательно переместилась в прошлое. И насколько болезненно будет его угрызать совесть за последствия этого шага — сейчас, млеющему в Танечкиных объятиях, Льву Ивановичу было неважно: да, больно, да, возможно, до крови совесть острыми зубками покусает сердце, но ведь — не до смерти же! А без Танечки — смерть! Так полюбив и будучи так любимым, отказаться от этой любви — обездолив себя и женщину! — смерть, смерть, смерть…
Примерно то же чувствовала и артистка: безо Льва Ивановича ей не жить. Какие бы великие роли и как бы гениально она ни играла — без наконец-то материализовавшегося седобородого принца всё отныне теряет смысл.
Конечно, ни Лев Иванович, ни Татьяна Негода не могли знать, что их внезапно вспыхнувшая любовь не объясняется только одним земным: да, симпатия, взаимное притяжение, очень хорошая физическая, эмоциональная, интеллектуальная и духовная совместимость — всё так, но и кроме… через своего ангела-хранителя звезду Фомальгаут «наведённое» душой Алексея Гневицкого нематериальное «симпатическое» поле… которое, вероятно, индуцировалось художником только затем, чтобы пробудить творческий потенциал друга…