Рекомендацию Пречистой Девы мысленно возведя в ранг приказа, Мария Сергеевна нашла, как ей показалось, если не решение всей проблемы, то хотя бы начало будущего решения: конечно же — ночнушка! Необходимо немедленно истребить это гнусное одеяние!
Прихватив большие ножницы, (разумеется, было бы лучше сжечь! но в стандартном современном жилье — без печей и каминов — сделать это очень непросто) Мария Сергеевна кинулась в ванную, схватила алюминиевый таз с замоченным в нём (в припадке ужаса и омерзения) нижним бельём, опростала его содержимое под кран, пустила воду, быстренько всё прополоскала и, отжав, вонзила один из разведённых концов ножниц в самую середину ни в чём не повинной ночной рубашки — будто бы совершая ритуальное убийство.
Мокрая льняная ткань плохо поддавалась ножницам, приходилось прилагать значительные усилия, но это сопротивление плотного, набухшего полотна женщину даже радовало — в лихорадочном исступлении Мария Сергеевна резала и кромсала… резала и кромсала… и плакала: Лёвушка, Лёвушка, останься, не уходи-и-и!
Умом понимая, что всё уже решено, что её исключительная стервозность нескольких последних лет переполнила чашу терпения мужа (и более: что у Льва появилась не просто другая женщина, а, по словам Девы Марии, муза — стало быть, любовь, вдохновение и ещё чёрт те что!) Мария Сергеевна отчаянно умоляла сердцем: Лёвушка, останься, не уходи!
И плакала… плакала…
На тысячи мельчайших кусков кромсая ненавистную ей сейчас ночнушку — плакала… плакала…
Расправившись с этим символом умерщвления плоти, женщина заодно искромсала лифчик, колготки и отвратительные, уродующие фигуру, панталоны. Затем смела в мусорное ведро образовавшуюся кучу мелко нашинкованной мануфактуры, приняла душ, энергично вытерлась-растёрлась жёстким вафельным полотенцем и, не накидывая халата — за шесть последних лет впервые голой! — вернулась в свою комнату.
Распахнув дверцу гардероба, внимательно рассмотрела себя в помещённое с обратной стороны большое зеркало — и снова заплакала: Боже! У неё — в сорок пять лет — ещё такое молодое тело! Которое не смогли состарить все, учиняемые над ним издевательства этого, под знаменем плотиненавистничества бездарно растраченного времени! Упругое, нежное, нигде не обвисшее — а неумеренное постничество пошло, как ни странно, скорее на пользу! Будучи от природы склонной к излишней полноте, ревностным соблюдением предписываемых Церковью пищевых запретов Мария Сергеевна удержала себя от вполне возможного при её наследственности непомерного ожирения — зеркало отражало тело тридцатилетней женщины! Ну, может быть — тридцатипятилетней. И это роскошное — с едва ли не светящейся от белизны гладкой упругой кожей — созданное для мужских объятий и материнства тело оказывается вдруг никому не нужным! Ни Лёвушке — смертельно уставшему от её садистской фригидности — ни Богу: Которому, по словам Девы Марии, она могла служить не молитвами и постами (и уж тем более — не умерщвлением плоти!), а только — служа ближним. В первую очередь — мужу. Причём — не рабски прислуживая, а легко, свободно, сознательно: помогая и ему, и себе как можно полнее исполнять земное предназначение — то есть, не обсасывать скелет ценностей бывших духовными три тысячи лет назад, а пытаться самим сотворить хоть что-то своё: пусть даже с горчичное зёрнышко!
А — она?!
Тело предназначенное рожать детей, вдохновлять мужчин на поиски красоты и истины — в конце концов, служить источником радости ей самой! — что она сделала с этим телом? Презрела, отвергла, опоганила лютым плотиненавистничеством отшельников-извращенцев — едва ли не прокляла! И этим — увы! — духовно его состарила на Бог знает сколько десятилетий. Так что, физически будучи телом тридцатипятилетней женщины, духовно оно являлось тело столетней бабы-яги.
Разумеется, это удручающее открытие не прибавило оптимизма Марии Сергеевне — слёзы полились обильнее, послышались всхлипывания и причитания: Господи, помоги! Всё, всё сделаю, как велела Твоя Пречистая Мать! Только, Господи-и-и… чтобы Лёвушка-а-а…
Однако, что «чтобы Лёвушка» — остался с ней? или всего лишь не отказался на прощание подарить ребёнка? — этого Мария Сергеевна недовыплакала, а бросилась в ванную и холодной водой привела в порядок скукожившееся от слёз лицо. Затем, взяв себя в руки, вернулась в комнату и занялась тем, за чем, собственно, и пришла в первый раз: в бельевом отделении гардероба выдвинула самый нижний ящик, достала из него тёмно-пурпурные с кружевной отделкой трусики и соответствующий лифчик — забытую мишуру прежних суетных (до воцерковления) лет! — и примерила это, созданное для греховного обольщения бельё. Всё оказалось идеально впору: плотно обтягивая тело, ничто, нигде, ничего не жало и не врезалось в кожу. Будто и не было предыдущих шести — под водительством отца Никодима промелькнувших в чаду исступлённой псевдодуховности — лет! Но они, к охватившему женщину в данный момент глубокому сожалению, были — увы, Лёвушка, её дьявольскими стараниями заслужить себе Царствие Небесное, безвозвратно потерян! Потерян — чего уж… И что же — плакать, рыдать, биться головой о стену? Нет! Ведь Дева Мария…