Мария Сергеевна говорила не слишком понятно, следуя не грамматике, а внутреннему прихотливому течению мысли — однако, едва ли не в одно с ней время переживший нечто подобное, священник её превосходно понял.
— Тебе, значит, Машенька, глаза открыла Дева Мария, а мне, понимаешь, отец Паисий… этой же — прошедшей ночью… приснился так ясно и так отчётливо… а уж — говорил… и — представляешь? — всё помню!
— Отец Никодим, простите, — заметив, на её взгляд, чрезвычайно важное отличие, женщина не смогла удержаться в границах общепринятой вежливости, — но я не спала! Со мной Пречистая Дева разговаривала наяву! Нет, врать не буду: видеть Богородицу я не видела, но голос… такой проникновенный, такой нездешний… хотя (за дело!) и побранивший меня немного, но в целом — необычайно нежный и ласковый… каждое слово… отец Никодим, можно — я расскажу по порядку?
— Конечно, Машенька. А после — я. И тебе, знаешь, и мне — необходимо поделиться открывшимся.
— Отец, Никодим, а вы меня, как Пречистая Дева — называете Машенькой… а раньше — никогда так не называли… всё Марией или даже — Марией Сергеевной… хотя — нет… в пятницу — раз или два назвали… ну, когда мы у вас дома будто бы причастились — коньяком и бисквитами… а ведь, отец Никодим — причастились! Я теперь это точно знаю! Ну, что их действительно преосуществил Христос! Надо же! А в субботу — с утра — вы ещё сомневались… велели мне, от греха подальше, сегодня обязательно причаститься в церкви…
— А как бы, Машенька, я мог иначе? Ведь в предыдущие дни и тебя, и меня Нечистый — ух, как достал стервец! Да, что нашу полуночную трапезу, незримо явившись, преосуществил Спаситель — я тогда явственно почувствовал это, но… уж больно хитёр и коварен Враг! И, естественно, полной уверенности быть не могло… А что назвал тебя Машенькой — ты ведь не против?
— Конечно, отец Никодим — не против! Ещё бы! Мне это, знаете… слышать от вас — непривычно… но, правда — очень приятно!
— Ну, вот и прекрасно, Машенька! — будто бы сам привыкая к этому ласкательному обращению, священник лишний раз назвал женщину уменьшительным именем. — А теперь, пожалуйста, как собиралась — давай по порядку. О явлении Девы Марии, не отвлекаясь — рассказывай, Машенька… всё рассказывай…
И Мария Сергеевна, после дарованного ей мига прозрения нездешней реальности, уже нисколько не смущаясь, рассказала отцу Никодиму всё. Начиная с того момента, когда она (будто бы по воле Владычицы?!), совершенно потеряв голову, мысленно скакала на укрощаемом ею Лёвушке, вместо отсутствующего мужа саму себя настёгивая его ремнём — до полного умопомрачения, до беспамятства, до (что было, отец Никодим, то было!) двух или трёх сумасшедших оргазмов… и далее… когда, очнувшись, в приступе ужаса и омерзения она горячей водой и мылом пыталась очистить душу — и как у неё это не получалось, и как, спасая от подступившего к сердцу отчаяния, Пречистая Дева заговорила с ней. Открыв, как оказалось, таящиеся в её душе такие пропасти и провалы… но и утешив! И, главное, подарив надежду! Пообещав ей — не чаемого уже много лет! — ребёнка. Сына Льва. Леонида.
— Нет, отец Никодим, что сына — это уже я сама решила. И даже, что непременно от Лёвушки — тоже. Владычица просто сказала, что в течение ближайших двух лет я смогу родить. А как и от кого — дескать, моё дело… Но ведь я — только от Лёвушки… от него хочу — а не от кого другого… а у него… у него… там — в Великореченске… но ведь, отец Никодим, вы мне этот грех отпустите?
— Этот — само собой. Надеюсь, Машенька, ты не собираешься подводить Льва Ивановича под алименты?
— Что вы, отец Никодим — как можно?! Я хоть и сволочь — но не до такой же степени! А вот в гимназию — нет. Вы уж простите, отец Никодим, но теперь мне нельзя уходить из банка…
— Ну, и прекрасно, Машенька. Всё понимаешь — умница! А что ребёнка хочешь непременно ото Льва… зная о его новой любви… это, как я понял, тебе в грех не вменила Сама Пречистая Дева… конечно, перед его новой избранницей — нехорошо… но и тебя можно понять… двадцать лет желать от него ребёнка… и вот теперь — когда это будто бы стало возможным… отпущу, Машенька! Не накладывая никакой епитимьи!
С ещё вчера категорически для него невозможной лёгкостью разрешив эти религиозно-нравственные затруднения Марии Сергеевны, священник подытожил её исповедальный рассказ небольшим размышлением вслух:
— Вот, стало быть, до чего ни я, ни даже Лукавый так и не докопались… вот она — подводная часть айсберга — во всей, как говорится, красе… а тебе, Машенька, здорово повезло, что эту пропасть приоткрыл для тебя не Враг, а Пречистая Дева… Которая Сама же и уберегла от соскальзывания в бездну… не зря, ох, не зря я и чуял, и боялся — как психиатр… такая раздвоенность… которая противоречила всем твоим не только религиозно-нравственным, но и социально-интеллектуальным сознательным установкам… чуть ли не с переходного возраста страстно мечтать быть изнасилованной… самой себе не признаваясь в этом желании… свои нереализованные фантазии с утончённой жестокостью вымещая на влюбившемся в тебя шестнадцатилетнем мальчике… помыкая им, как преданной собачонкой… н-да… как психиатр я оказался — ни к чёрту… впрочем — и сам Лукавый… тоже ведь не докопался… только Пречистая Дева, спасая, помогла тебе заглянуть в эту бездну… да ещё дав понять, что в твоей душе таятся бездны и помрачнее… в которые в этой жизни вовсе нельзя заглядывать… что ж… нельзя — так нельзя… хотя… как бывшему психиатру… мне было бы крайне любопытно… а как священник, Машенька… надеюсь, ты поняла, что те твои давние издевательства над Антоном — очень тяжёлый грех? В котором ты до сих пор — правда, не осознавая — ни мне, ни своему первому духовнику так и не покаялась. Так что — в следующее воскресенье… приди, знаешь, в церковь пораньше… чтобы не спеша тебя исповедать, и с разрешительной молитвой — как полагается… ведь ты очень нуждаешься в отпущении тебе именно этого греха…