Съехидничал Окаёмов, пригубив бокал с неземным вином Ильи Благовестова.
— Лёвушка, не вредничай! Или ты хочешь, чтобы на твоём дне рождения я прилюдно занялась твоим «воспитанием»? Смотри, допросишься! Ведь то, что сейчас сказал Павел — это же и твои мысли. Только они с Петром смогли придать им законченную форму — изложить в виде стройной системы. «Бог творит Любовью — Любовь творит Богом», — учись, Лёвушка! А то твой роман, который ты пишешь вот уже девять месяцев, при всех его достоинствах, несколько суховат. А поскольку я тебе не только жена, но и муза… у, противный мальчишка!
Ласково ущипнув мужа за мочку уха и чмокнув его в щёку, Татьяна подняла бокал с божественным напитком:
— Паша, за твоё с Петром озарение. За то, что Петенька наконец-то смог отказаться от своей зауми и перейти на человеческий язык — доступный для обыкновенной женщины. А вообще… — выпив, Танечка выдержала небольшую паузу и продолжила примирительным тоном, — на Лёвушкином дне рождения, в разгар застолья, может, не стоит говорить о таких серьёзных вещах? Может быть — завтра?
Вышедшая из детской Мария Сергеевна, куда она отлучалась, чтобы покормить грудью рождённых от Ильи Благовестова близнецов — Леонида и Александру — возразила артистке:
— Нет, Танечка, о Боге надо говорить везде и всегда. Особенно — о новом понимании Бога. Ведь то, чему учит Православная Церковь…
— Машенька, опять за старое! — вмешался сидящий на дальнем конце стола отец Никодим, — ведь не только я, но и Дева Мария тебе, кажется, объяснили, что фанатизм — очень тяжёлый грех. Уводящий нас от любви и приводящий к ненависти. Хотя, — посмотрев на Илью Благовестова, священник продолжил менее уверенным тоном, — имея такого мужа, ты можешь пренебрегать моими наставлениями. Ибо теперь у тебя есть куда лучший наставник, чем я — недостойный пастырь…
(В отличие от Окаёмова, в чьих глазах венчающий чело Илюшеньки Благовестова незримый ореол постепенно тускнел, в глазах отца Никодима окружающее историка неземное сияние, с каждым днём набирая силу, разгорелось до такой степени, что священник искренне удивлялся, почему мало кто замечает исходящий от Ильи нездешний Свет. Разумеется, кроме Марии Сергеевны, которая, едва увидев историка, как пала перед ним на колени, так мысленно и продолжала стоять в этой позе. Несмотря на то, что в спальне, проявив себя нежным, ласковым и вместе с тем очень темпераментным мужчиной, Илья способствовал полному раскрытию Машенькиной женской сути, она ни на секунду не усомнилась: её новый муж — Мессия. Второй раз пришедший на Землю. А его мужская сущность — от Его второй ипостаси: как Сына не только Божьего, но и Человеческого.)
— У, голубенькая моя Змеючка, — пропустив мимо ушей коротенький диалог между Марией Сергеевной и отцом Никодимом, Окаёмов обратился к Танечке, — «оседлала» своего Архизмия и рада стараться!
— А как же, Лёвушка, — мгновенно отпарировала артистка, — поскольку я теперь твоя муза, на мне лежит большая ответственность. В первую очередь, вдохновлять, поощрять, помогать в работе, однако — не только… иной раз, чтобы не ленился, необходимо и подстегнуть немножечко. Так что, назвав меня своей музой, терпи, бездельник!
Пошутив, Татьяна влюблёнными глазами посмотрела на своего «седобородого принца» — нет! В действительности, ни о какой лени не шло и речи — весь прошедший год Лев Иванович работал как заведённый. Не говоря о материальных трудностях, — покупка квартиры, помимо помощи Хлопушина и денег вырученных за Танечкино великореченское жильё, потребовала всех его сбережений, а также ссуды, которую Мария Сергеевна взяла в банке — по вечерам Окаёмов сочинял первый из десяти больших романов. Якобы по воле Нездешних Сил затребованных Ильёй Благовестовым у гнавшего в течение трёх десятилетий свой дар бывшего инженера-приборостроителя. А если учесть, что Татьяна, по рекомендации режиссёра Подзаборникова устроившаяся в экспериментальном театре «Лунная радуга» — зато, на первых ролях! — имела чисто символическую зарплату… короче, слава астрологии! Ибо только с помощью этой лженауки Льву Ивановичу удавалось не просто сводить концы с концами, но и выкраивать время и силы для исполнения своей трудной миссии — ещё бы! В пятьдесят один год, не будучи графоманом, взяться за написание десяти томов художественной прозы — если бы не муза-Танечка, Окаёмов, после двух-трёх месяцев мучений за письменным столом, послал бы к чёрту и Илюшеньку Благовестова, и свой на беду пробудившийся дар.
— Таня, я понимаю, назвав Льва Ивановича бездельником, ты пошутила, и всё-таки, знаешь… — заступилась за Окаёмова госпожа Караваева, вместе с Андреем приглашённая астрологом на свой день рождения, — мне кажется, это опасная шутка. А вдруг — сглазишь? И Лев Иванович превратиться если не в полного лодыря, всё-таки ему необходимо зарабатывать на жизнь, то уподобится подавляющему большинству мужчин, которые, отработав положенные часы, не хотят больше ничего знать? А уж о том, чтобы после «трудовых подвигов», выкраивая кусочки времени, писать романы, не будет и речи.