Падхар отвернулся, вылил остатки бульона в рот и облизнул губы. Отставил чашу, придвинул поднос с мясом. Поперекладывал ломтики, выбирая в первую очередь те, на которых слой желтого пористого жира был толще, сунул в рот, медленно пережевал, покатал на языке. Да, недодержали. Ядрености нет. Одни огорчения сегодня. Без особого энтузиазма доел остальное. Может, с секкой было бы лучше, но спиртное за собственный счет Падхар пил редко.
Отодвинув пустой поднос, евнух взялся за орехи. Он расправил и расстелил перед собой тряпицу, по левую руку поставил солонку, по правую руку положил булыжник. Взял орех, поместил в центр холста, покрутил, поправляя. Накрыл уголками ткани, взял камень и, примерившись, тюкнул по бугорку. Ему нравился этот процесс, требующий особого навыка. Если ударить слишком легко — орех лишь треснет, придется бить снова и скорлупа развалится не по стыкам. А излишне сильный удар превратит плод в месиво из острой твердой кожуры и мякоти. Падхар тихо радовался каждый раз, когда орех от точного выверенного удара распадался на четыре ровные части, раскрываясь, словно цветок. Подцепляя длинным ногтем мизинца желтоватую мякоть, евнух выковыривал её из кожуры, макал в соль, отправлял в рот и облизывал пальцы. Расправившись с одним орехом, брался за следующий. Гора скорлупок на столе быстро росла.
Возмущенный возглас и звук, с которым кошка срыгивает шерстяной комок, заставили руку Падхара дрогнуть. Удар получился сильнее, чем нужно, и толстяк, отложив камень, раздраженно ссыпал раздавленный орех в мусорную кучу. Оглянулся, ища взглядом того, кто нарушил его внутреннюю гармонию, и ехидно ухмыльнулся. Черноволосый чужак что-то мычал, закрыв нос и рот одной ладонью, а другой рукой махал рабыне-разносчице, требуя унести поднос с тюлениной. Служанка же, растерянно округлив глаза, никак не могла понять, чем недоволен гость. У беловолосого, приложившего к лицу вышитый платок, тряслись плечи. Когда рабыня, наконец, сообразила и унесла мясо, он опустил руку и Падхар увидел, что чужак смеется. Он сказал что-то своему спутнику, а тот ответил длинной возмущенной тирадой. Падхар расслышал несколько знакомых слов, которыми приезжие с севера характеризовали иные местные блюда — «тухлый», «вонь», «гнилой», и снова насмешливо прищурился. Не всякий мог по достоинству оценить специфику дусан-дадарской кухни.
Закончив трапезу, Падхар поднялся из-за стола. Грохот ливня по крыше уже сменился ленивым перестуком отдельных капель. Можно было возвращаться на Лунный остров. Бросив взгляд в сторону иноземцев, евнух увидел, как они переглядываются и с опаской возят палочками в мисках с лапшой, не сделав ни глотка. Падхару стало отчего-то неловко перед иноземцами, словно втом, что они остались голодными, была его вина. Проходя мимо их стола, он остановился, сложил руки на груди и учтивым тоном обратился к беловолосому, применив свои знания северного языка.
— Простите, что нарушаю ваш покой. Могу показать место с привычной для вас едой.
Беловолосый удивленно поднял голову, настороженность в светлых глазах сменилась приветливостью.
— Благодарю. Будем рады.
Падхар повел рукой, приглашая чужаков за собой и храня на губах вежливую полуулыбку. Оставив на столе плату за несостоявшийся ужин, северяне накинули плащи, подхватили сумки и последовали за евнухом. Падхар шел неторопливо, приподняв подол, тщательно обходя лужи холодной воды и перешагивая мутные ручейки, несущиеся по неровной мостовой — не хотелось намочить дорогие парчовые туфли и испачкать шелковую одежду в текущих по улице нечистотах, размытых дождем. Клонящееся к горизонту солнце показалось в прорехе тяжелых туч, зазолотив на несколько минут крыши Рыночного острова. Питейные, трапезные дома и торговые лавки поднимали ставни, распахивали двери и вывешивали над входами фонари в надежде на припозднившихся клиентов. Холодный ветер, брызгающий редкой изморосью уходящего дождя, трепал края плащей.
— Здесь вам будет хорошо, — Падхар остановился у веранды Устричного дома, слегка поклонился. — Прощайте.