Падхар долго сидел, всхлипывая, шмыгая носом и иногда утирая увлажненное слезами лицо краем рукава. От холода протекающей внизу смывной канавы озябли ягодицы. Он встал, натянул штаны и уныло поплелся темными коридорами в кабинет. Проходя мимо дремавшего слуги, Падхар остановился, подумал и пнул ножку скамьи, на которой тот сидел. Слуга открыл глаза, и, увидев евнуха, торопливо вскочил.
— Принеси бумагу, чернила и кисть. И скажи, чтобы приготовили паланкин.
Обмакнув кисть в чернила, Падхар занес её над листом и замер в раздумье. С кончика кисти на бумагу упала капля, расползлась по ней многоногой кляксой. Слуга торопливо заменил испорченный лист. А евнух все не мог решить, что же написать. Наконец ткнул кистью в лист, размашисто чиркнул на нем и бросил кисть на подставку.
— Передай это чужеземцам, которые остановились тут, — сказал Падхар слуге и быстро, словно убегая от кого-то, засеменил к ожидающему его паланкину.
Он успел вернуться на Лунный остров к началу утренней молитвы. В храме он возносил хвалу Дербетану, желал ему ночей Обновления, но думы Падхара были далеко не о долголетии владыки. Он прятал глаза от находящихся рядом вельмож. Покрывался холодным потом при бряцании наручей и позвякивании украшений на их нарядах, слыша в этих звуках лязг мечей явившейся за ним стражи. Вопреки его опасениям, всё шло обычным порядком.
И параллельно с тягучим, ознобным страхом в душе Падхара стало разгораться вожделение. Но возжаждал он не славы и почестей, не рукоплесканий и хвалебных песнопений. Молодости и присущих ей сил возжелал старый евнух. И если прежде подобные размышления отгонялись Падхаром с раздражением, как бесплодные, ни к чему не ведущие пустые мечты, то теперь появился шанс преобразовать их в некий план.
Яд страха, сковывавший мысли и леденивший кровь в жилах, понемногу вымывался, вытеснялся воодушевлением. Нависшая над Падхаром мрачная тень возможной кары постепенно растворялась в лучах открывающихся перспектив. К завершению молитвы евнух окончательно воспрял духом.
К его возвращению Сеймё, как всегда, накрыл стол к завтраку. Падхар положил в рот кусочек тонкой, как бумага, лепешки с завернутыми в неё маринованными водорослями, задумчиво прожевал.
— Скажи, Сеймё, на что ты мог бы решиться, чтобы снова стать молодым? И здоровым?
Слуга недоуменно взглянул на евнуха.
— Я не думал об этом, панжавар.
— Совсем? — Падхар устремил пытливый взгляд на старика.
— Я не смею отвлекаться на бесполезные мысли, — смущенно поклонился тот.
— Ну а всё же?
— Сейчас моя жизнь понятна и наполнена смыслом, — набравшись смелости, со вздохом ответил Сеймё. — Стань я завтра молодым — и придется преодолевать весь путь заново, совершать новые ошибки и переживать утраты. Будь у меня возможность, я бы попросил у богов умиротворения и покоя. Я слабый человек, панжавар. У меня не хватит сил прожить две жизни.
Падхар с некоторым удивлением выслушал Сеймё. Он ожидал другого ответа. Но старый слуга в чем-то был прав — не у каждого достанет силы духа на вторую жизнь. Некоторые и единственную спешат преждевременно завершить. Такая сила, такое стремление есть у владыки Дербетана. Но ему они даны по праву рождения.
Блюститель гарема самодовольно усмехнулся, подумав, что в полной мере обладает этим качеством. Его прежнюю судьбу когда-то определил отец. Новую Падхар создаст себе сам.
— Ты хороший слуга, Сеймё, — с милостивой улыбкой кивнул евнух. — Расторопный и сообразительный. Я уже сыт, можешь убрать со стола и доесть оставшееся.
— Благодарю, панжавар Падхар, — польщенный Сеймё покраснел от удовольствия.
— Да, еще кое-что, — старясь казаться небрежным, пощелкал пальцами Падхар. — Отправь весточку в Устричный дом этому… купцу с севера: завтра после полудня я буду ждать его в павильоне на рынке рабов.
За следующие сутки разгоряченный ум Падхара родил не одну идею, как осуществить задуманное дерзкими северянами дело. Но все они, даже самые фантастические, рассыпались в пыль, наталкиваясь на одно и то же препятствие — дворцовый уклад.