Шум мотора мешал, не давал сосредоточиться. Трубин увидел, как бульдозерист, набрав разбег, направлял нож на уродливый пень, торчавший из песка. Но пень был могучее ствола и устоял после тяжелого и тупого напора. Машина взяла задний ход, задрав лезвие ножа. Мотор рокотал все сильнее и вдруг, взревев и приспустив нож, бульдозер кинулся на искромсанный пень и снова отошел, не одолев его. Все вокруг было изрыто гусеницами, и Трубин видел в песке белые раны порванных корней, тех самых, что
Окончание. Начало в .\s.\s 1, 2, 3.когда-то кормили дерево и держали его на земле. Теперь дерево было сломано, повергнуто и отброшено со своего места, а корни продолжали, как ни в чем не бывало, цепляться за землю, словно бы здесь ничего еще и не произошло...
«Да, Софья умерла быстро,— опять подумал Трубин.— Ее уже давно нет со мной. Весна вот... А она умерла зимой, когда снег лежал на клумбах. И Даша шла по больничному двору в валенках... Как давно! А все еще жива... в памяти, в сердце, даже в вещах. И долго ли так? Ах как долго все это будет! Терзать, томить, мучить воспоминаниями и снами. Бедная Софья... Как она неосторожно поступила с собой!»
Мотор рокотал за окном и сбивал с мыслей. «Сколько он еще будет возиться с этим пнем?»—с раздражением спросил самого себя Трубин и подошел к окну. Пня уже не было, только щепки валялись там и тут, а бульдозер накатывался все туда же, рвал и кромсал уже корни — то последнее, что оставалось от росшего здесь когда-то дерева.
Григорий то смотрел на поверженную сосну, то на бульдозер и думал о том, что совсем скоро окрестные жители забудут о том, как погибло дерево. И никто не вспомнит о сосне, что росла здесь и давала тень кусочку песка и пищу и отдых пролетавшей птице.
Рокот мотора затихал. Бульдозерист отъезжал к краю двора, чтобы оттуда начать срез бугров.
Двор со всех сторон обступали желтые, зеленые, красные коробки крупнопанельных домов. Прощай. Косая тропка, со своими знаменитыми лопухами и репейником! Прощайте, серые, вросшие в сыпучую землю, домики, с картофельными грядками на задах, с собачьими цепями через весь двор, с замшелыми срубами колодцев!
Григорий вспомнил старую улицу, где он жил когдз-то с Софьей и Фаиной Ивановной. Представил тополь и яблони, когда-то так волновавшие Софью. Стало немного грустно и захотелось хоть на мгновенье увидеть все это, почувствовать те запахи и услышать те шумы, что принадлежали той старой улице и ее обитателям. Он вспомнил дядю Костю, непревзойденного матерщинника, Славу Быховского, крановщицу Грушу, карточную королеву всей этой компании...
Трубин как-то уже после смены квартиры повстречал дядю Костю и тот неожиданно заговорил с ним, обрадованный тем, что перед ним бывший сосед.
— И мы теперь не веревочкой подпоясываемся,— балагурил дядя Костя, улыбаясь.— Три комнаты, кухня, ванна... Рачее-тс нас окошки от ставен никогда не освобождались, так вашу так... Извините на слове. А только у самых стекол, бывало, шаркали с утра до ночи всякие прохожие, полюбите мою мамашу... Извините на этом слове. Один шаркоток стоял. Бывало, какая живая копейка завелась — на водку!
— Вы что, не пьете?—не удержался Трубин.
— И не спрашивайте, Григорий Алексеич. Ни-ни...
— Неужели не употребляете?
Дядя Костя весело хмыкнул:
— По субботенькам... как же... Только по субботенькам! А Ва- нюшку-то помните, Григорий Алексеич? Старуха его сказывает... Завербовался он куда-то: не то в Магадан, не то... А перед тем снял в квартире титан и пропил. Пропил!— с удовольствием повтори.-: дядя Костя, радуясь тому, что он не такой, как Ванюшка.
За окном видно, как лошадка, потряхивая удилами, потащиласо двора поверженную сосну. И тут же бульдозер, глухо урча, кинулся разделывать землю...
На столе лежало распечатанное письмо от двоюродной сестры Софьи. Хотелось взять его и сжечь, сжечь...
После Софьи осталось столько платьев, туфель, платков. Куда все это? Ее двоюродная сестра—многосемейная. Взял да и отослал посылку, и вот ответ... Один из пуховых платков протерся, туфли не на том каблуке... И слова: «Что мы — нищие, что ли, принимать ваши обноски?» Ах, как неприятно, как глупо, как ужасно! Разве он мог подумать, что так выйдет? Ему-то что было делать с Софьиными вещами? Взял и отослал.
Софьиных вещей Трубин боялся. Ему казалось, что от них что- то исходит, какой-то молчаливый укор мерещился ему всюду, где бы ни натыкался его взор на что-то из Софьиного.