— Ну и что же?—улыбался Трубин.
— Как, что же? А вот пойдем на тот мостик... Пойдем, пойдем’
— У гаража который?
— Ну. Вот там натворили!..
Возле гаража был построен мостик. В его опоры в марте уложили холодный бетон. Мостик — это первая проба для поташа, первый опыт Чимиты. И вдруг: «Вот там натворили!..»
— А что случилось?
— Пойдем, пойдем!—она упрямо тянула его за руку, как бывало в детстве кто-нибудь брал его за руку и еот так же тянул к себе: «Пойдем, мол, со мной. Меня мать в магазин послала, а одному невесело. Не пойдешь, и я потом с тобой не пойду».
Чимита хохотала негромко и все тянула его к себе, морща лоб.
— Какой сильный!
Он почувствовал, что в ней произойдет какая-то перемена, если он не уступит ей сейчас же, и шагнул навстречу. Боясь, что Чимита упадет, свободной рукой Григорий взял ее за плечо Она чуть качнулась от него по инерции, он удержал ее, потом очень легко, как бы незаметно для нее, надавил на плечо с тем. чтобы теперь она качнулась к нему. Чимита послушалась этого едва уловимого его желания, и их лица сблизились настолько, что было уже трудно смотреть друг другу в глаза. И опять что-то властное сошло на ее лицо, обиженно дрогнули губы... Чимита не отталкивала Григория, она молчала и смотрела за дорогу, на дальнюю улицу. и по ее взгляду и всему напружинившемуся телу, он понял одно: «Ты понимаешь, я не отталкиваю тебя, это уже что-то значит. Но сейчас отпусти»... Трубин разжал пальцы и отступил от нее нз шаг. Чимита посмотрела на него исподлобья и усмехнулась.
На мосту она вновь оживилась. Или по забывчивости, или нарочно взяла его за руку, и они вместе сбежали с насыпи на серег ручья и подошли к опорам.
— Ну, как?—показала она.— Видишь?
Вся темно-серая бетонная стена до уровня подъема паводковых вод была в раковинах. В одной из маленьких дырок Трубин заметил песок. Сильно ударил по бетону кулаком — песок высыпался. обнажив раковину с куриное яйцо.
— Откуда песок?
— Песок на стройку завезли в феврале. Случилась оттепель, песок увлажнился, а тут ударили морозы... Отдельные комья смерзшегося песка попали в бетон.
— Ты у меня все знаешь,— пошутил он.
— Почему это — «у меня»?
Он не ответил.
— Что же ты молчишь?
— Знаешь, Чимита... Мне кажется, что сегодня между нами произошло что-то очень важное, очень серьезное для нас обоих. Тебе это не показалось?—спросил он с надеждой » голосе.
Звонкая пустота опустилась на него. Но вот неподалеку в ветвях закричали кедровки: «Чи-вик! Чи-зик!». Где-то урчал мотор самосвала. Пустота лопнула со звоном, и он с трудом разбирая ее слова:
— Мне это тоже показалось, Гриша.
Он взял ее теплые мягкие пальцы и перебирал их и епоих пальцах. Было страшно продолжать начатый так неожиданно разговор потому, что они сознавали, как много он значил для них оооих
— Помнишь, Гриша, бабушку Анфису? В Хабаровска у профессора...
— Нелюдимая и колючая старушка?
— Ночью... когда мне было тяжело, она подошла ко миг Мы с ней были обе одинокими тогда. Это и сблизило нас. Я рассказ, л л ей о своем одиночестве, она — о своем.
— Когда это случилось?—с трудом выгоиорил он, отчетливо слыша стук своего сердца.
— В ночь перед твоим отъездом из Хабаровска.
Григорий вспомнил полуоткрытую дверь, дорожку света на полу коридора, позолоту книг в профессорском кабинете. И голоса: «Бу- бу-бу... Ту-ту-ту... У-у-у...»
— Анфиса Петровна рассказала о своей неудавшейся любви А я...
— Что ты?
— А я говорила о тебе, Григорий.
— Так, значит, ты?!.— крикнул он не своим, не узнанным им самим голосом. Его шатало, покачивались вверх-вниз сосновые лапы, лед клонился, готовый опрокинуться на берег.
Они шли, задумавшись, переговариваясь лишь изредка. Позади остались окраинные домики, и тотчас навстречу ог озера поднялись сосны. Погода стояла теплая, безветренная, кора сосен прогрелась, и по ней ползали проснувшиеся мухи. Сибирские долгохвостые снегири, похожие на маленьких попугайчиков, порхали с пением по кустам.
Чимита сорвала подснежник. Ножкой и венчиком цветка — в цыплячьем пуху — она холодила свои губы. По низу тайги топорщилась первая зелень — брусника, а возле пней островки мха.
— Ты никогда не уедешь от меня?—спросил Трубин.
— Мы вместе будем строить комбинат.
— Озен Очирович сказал бы—не комбинат, а новую жизнь.
— Ты за что полюбил меня?
— За все то, что у тебя было и есть.