— Перешли на холостяцкую жизнь, Григорий Алексеич?
— Да вот получилось...
— Ничего. Бог не выдаст, свинья не съест. Я ведь чего зашел? Шайдарон говорит: «Зайди к нему, бригадир, посмотри». Ну, я и зашел.
— Спасибо.
— Давно мы с вами вот так... запросто не сиживали. А ведь фронтовые друзья-товарищи. Или я чего лишнего говорю? Вы уж прямо скажите...
— Не было времени сидеть-то,— неумело оправдывался Трубин.
— Э-э-э, не говорите про время! Не мы живем для него, а оно для нас. Нам что время? Мы сами — скорость!— Помолчал, оглядел Григория и от избытка чувств продолжил:— Живут еще наши однополчане, Григорий Алексеич. Живут! Я недавно Тим Тимыча встретил.
— Механика? Тимофея Тимофеевича?
— Его. Тимофея Тимофеевича — Тим Тимыча. По кружке пива выпили. Он про вас спрашивал. Как, мол, у Трубина с позвоночником.
...Самолет, на котором летел стрелок-радист Григорий Трубин, возвращался после воздушного боя с японцами у Хайлара. И вдруг вышел из строя мотор. Как потом выяснилось, сорвался главный шатун. Летчик дотянул кое-как до поляны. Чтобы сохранить машину, решили идти на безмоторную посадку, не выпуская шасси. Сели на «брюхо». Летчику своротило скулу, а Трубин от удара в позвоночник потерял сознание.
Они выпили по рюмке и вспомнили свою военную молодость, которая прошла у них в авиаполку на одном из монгольских аэродромов.
— Да-а, идут годы,— вздохнул Бабий.— Раньше от сапог дым шел, а теперь и снег не тает.
— Ты еще полетаешь.
— Куда там! Я теперь больше по общественно-профсоюзной части. Вчера вот коллективно картошку сажали,— продолжал Бабий.— После четырех. Смехота одна, да и только. Ну, какая же нам картошка? Разве нашему брату картошка покоя не дает? Не-ет. Вот эти спички... Вот эти, Григорий Алексеич! Прихожу я к сестре и говорю: «Едем сажать картоху. Где у тебя лавровый лист?»— «Зачем он тебе? Не суп ли там варить собрался?»—«Э-э,— говорю, не-ет. не суп. Для аромата во рту. Чтоб запаха не было».— «Какого запаха?»— «Спичечного, какого еще...»—«Жди,— говорит,— от вас, посадите вы». Да-а. Ну, а мы посадили. Всю, как есть. Отдохнули, покурили. Я говорю бригаде: «У кого сколько — клади». Вывернули карманы. Послали в магазин практиканта: купи, мол, на все общество. А он летит с одной-единственной бутылкой и тащит кольца — вот такие кольца — ливерки! Прогнали мы его снова в магазин: часть колбасы продавщице верни, а часть у жителей обменяй на огурцы. Да выкрой еще на бутылку. Ну, все, как есть, закончили, двинулись с ветерком в город. Мимо стройки вовсю дуем. Я говорю Васе: «Поворачивай на речку». Выехали на берег. Спрашиваю бригаду: «Ну, как вас прокатили?»—«Спасибо,— говорят,— Георгий Николаич! А куда вы нас везете?»—И сами смеются. Им там, в кузове, весело. «А куда везу — не ваше дело». И тут даю команду: «Раздевайся! Прыгай в воду!» Они команду исполняют, а я на берегу с часами, слежу, чтобы срок в воде отбыли. Один полез — я его назад. «Рано»,— говорю. Выдержал я, сколько положено, и командую: «Сигай на берег!». Оделись они, а я им: «Выворачивай карманы!» Собрали еще на бутылку, выпили и поехали. Вася довез м^ня до дому, а бригаде я велел ехать до гаража и оттуда тихо, по-одному расходиться.
Гршорий посмеялся, спросил: зачем, мол, всю бригаду везти в гараж, когда некоторые могли бы сойти и раньше, мимо своих домов проезжали? Бабий с удивлением посмотрел на него: -
— А как же? Для дисциплины. Чтоб порядок чувствовали. Бригада у меня такая... С этим народом иначе нельзя. Выпьем по одной?
— Да я непьющий.
— По одной можно. Мы тоже понимаем. Мы с вами уволенные в запас стрелки-радисты. «Нам сверху видно все — ты так и знай». Ну, а то, что это самое у вас случилось... Шайдарон говорит: «Сходи, поговори. Вы с ним в одном полку служили». Я и пошел.
— Обыкновенное происшествие. Сбежала жена,— сказал Трубин.
Бригадир выпил. Не закусывая, смотрел на Григория, хотел о чем-то спросить и колебался.
— Может, что подать?—спросил Григорий.
— Не-ет.
— Я думаю, вы что-то хотите попросить.
— Спросить хочу. Как вы полагаете, что она делает сию минуту? Ну, эта ваша бывшая жена. Вот,— он показал на часы,— половина двенадцатого.
— Готовит завтрак или завтракает.
— А может, и позавтракали уже? Посуду моют.
— Зачем это вам? Зачем вам такие догадки?
— Любопытно. Мы вот выпиваем тут, а этот... ну, который с ней... вполне, может быть, бреется или лежит, скажем, на диване и в газету посматривает. И нет ему никакого дела до нас. Любопытно. Я, бывало, вот так время засеку и думаю... Про родственников или знакомых, а потом в письмах у них спрашиваю, что они делали в такой-то день и такой-то час.— Он вздохнул и мечтательно улыбнулся.— Может, люди когда изобретут... Хочешь, скажем, увидать, чем занята твоя тетушка, проживающая у синя-моря, нажал кнопку и — пожалуйста: на экране тетушкина хоромина и сама ее персона, как на ладони. Любопытно,— повторил он.