— Могло быть.— Она улыбнулась ему глазами.
И тогда он с пьяной решимостью рассказал, как он хотел за ней пойти и узнать о ней всякие подробности. Григорий ждал, что она рассмеется, скажет что-нибудь... ну, ничего не значащее, и с тем уйдет. А она почему-то смутилась, и стояла, не уходила.
«Надо ли мне так?— подумал Григорий.— Она сочтет меня бог знает за кого. Да и перед Бабием неудобно».
— С вами часто так бывало?—Она подумала и продолжила несколько иначе.— Вам часто приходилось испытывать подобные желания?
Григорий не ответил, боясь сказать что-нибудь не так. Заговорил Бабий:
— Э-э, Флорочка! Не будь к нему стг шком строга. Мужчин знаешь? Иногда такое отмочат, такое... Хоть стой, хоть падай! Вот я тебе скажу. Мой сосед шел домой, сильно выпивши. А жена его на лавочке. Он к ней подсел, жалуется. Кто-то его из знакомых встретил и давай обвинять, что, мол, ты зачем с моей Машкой любовь завел. Ну он, ясное дело, обиделся. Плачет перед женой и говорит: «Оля, зачем мне его Машка? У меня Лизка есть!»
Бабий захохотал, повторяя:
«Зачем мне его Машка?»
Они смеялись и медленно уходили от калитки. Прошли квартал, Бабий не то потерял их в толпе, не то нарочно отстал.
Григорий узнал, что Флора работает палатной сестрой в больнице, живет с родителями. И не было у нее вроде ничего интересного, о чем загодя думал Григорий.
И пока он провожал ее и пока они сидели на скамейке возле садика, заросшего желтой колючей акацией, он сравнивал ее с Софьей.У Флоры любимые словечки «жуть» и «колоссально». Когда она работала в «скорой помощи», то вот там-то настоящая «жуть».
— Страшнее, чем в больнице?—спросил Григорий.
— И не говорите. Вызовы, вызовы... Чаще ночью. Во дворах собаки. Номеров на домах не видно. В иную квартиру придешь, а там пьяная драка — кому-то разбили голову. Рану надо обработать, а пьяный кочевряжится, не дает. Да еще меня же ударить норовит. Вызвали как-то поздно вечером в дождь, на окраину. Поехали. Дождь так и льет. Грязь колоссальная. До места не доехали — с мотором что-то случилось. Пошла пешком. В туфлях, капроновых чулках. Кое-как дом разыскала. На колючую проволоку наткнулась, чулки порвала, ноги исцарапала. Иду и плачу. И что вы думаете? Зачем вызывали? Муж с женой поругались. Та, чтобы припугнуть его, симулировала обморок. Я к ним постучалась, а они чай пьют, помирились. Смотрят на меня, будто я с того света. А женщина еще с оскорблениями: «Шляются тут по темноте всякие!»
Григорий, не перебивая, слушал. Когда садился на скамейку под акациями, в мыслях было: «Попробую поухаживать». А теперь об этом и не думал. Он сидел близко от нее и чувствовал запах ее тела и запах духов и все время ощущал какую-то двойственность: ему нравилось ее лицо и он хотел как-то себя настроить, что-то разбудить, разжечь в себе, однако же, на душе было холодно и неуютно. И чем дольше она рассказывала ему о своей жизни, тем больше крепла в нем эта холодность.
«Ну зачем я выясняю про все это?»—подумал Григорий. И он вдруг подумал, что обкрадывает Флору, что она старается занять его чем-то, вспоминает для него различные истории, хотя ему ничего из этого знать в сущности не нужно. Да она и сама, наверное, видит, что все это так...
Странно... Он все же договорился с ней встретиться. Зачем? Ну, просто... Хотя бы потому, что у Софьи был некто он — сфинкс, а у него должна быть некто она. Пусть Флора.
Идя домой, Григорий снова думал о Софье.
...Ее нет. Ее нет! Ее нет!!! Она уехала, оставила тебя одного в полупустой комнате, наедине с вещами, которых совсем недавно касались ее руки. О, какую боль она причинила тебе своим бегством! Об этом кричат даже стены комнаты. И как же ты придешь домой и что станешь делать, если все, что там осталось и ждет тебя — все это осуждает твое поведение. Полупустая комната будет постоянно напоминать об отсутствии Софьи. Полупустой шкаф тоже напомнит... «Я набью его новыми вещами,— рассуждал сам с собой Трубин.— Добавлю в комнату мебели. Куплю кресло, а может быть, и диван. И еще ковер».
«Покупай, покупай,— твердил ему кто-то со стороны.— Сколько ни покупай, а все равно пустота останется. Вещами обложишься, а в сердце пусто. Для сердца-то чего купишь?»
«Найду и для сердца, найду... не может быть! Она меня обманула, а я что?— спорил Трубин.— Вот пойду к Флоре... Нет, не хочу, не желаю!»
А кто-то нашептывал:
«Сходи, чего там. Жена сбежала, а ты из себя кого корчишь?»
«Нельзя обманывать других только потому, что ты сам обманут»,— возражал Трубин.