Григорий сказал Бабию:
— Считай, что бригаду я принял.
Бабий глядел на облака, будто его там что-то привлекало. Трубин пожал плечами, улыбнулся. Ведь и Георгия Николаевича понять можно. Сваливал изо всех сил бригаду на плечи Трубина, а когда до дела дошло, засвербило в душе, будто от родного тела отрывали...
«Черствость-то здесь собьют»,— вспомнил Трубин слова секрета ря парткома.
В комнате у Флоры лампа в красном абажуре. От лампы растекался приглушенный красный свет. По стенам, потолку, по самой хозяйке блуждали не то зарницы, не то языки костров. Григорию казалось, что перед ним не Флора, а некто из сказки. У себя в комнате девушка выглядела красивее, чем на улице.
Он побывал у нее уже несколько раз. Торопливо проходил через кухню, здоровался с ее родителями, которых так и не разглядел толком. Те поспешно ему отвечали и, как казалось Григорию, побаивались его или стеснялись. Он заходил в комнату Флоры и во всем доме устанавливалась тишина: родители или коротали время на кухне, или уходили куда-то. Никто никогда не постучал в комнату, где властвовал красный абажур.
Григорию все время чудилось, что в доме за ним отовсюду следили. Кто следил? Зачем? Он смотрел на стол, скрытый скатертью чуть ли не до пола, и ему представлялось, что стол наблюдал за ним сквозь вырезы в скатерти. И еще думалось, что до прихода его сюда стол был каким-то другим. Григорий осторожно присаживался на диван и в поскрипывании пружин и кожи опять-таки чувствовалось, что диван, как и стол, тоже следил за ним и только того и ждал, когда Григорий на него сядет.
В этом доме все люди, будто бы чего-то ждали от Григория. Дзже те, которых он не слышал и не видел, все равно, как ему казалось, чего-то ждали от него. Григорий это чувствовал. Минуя кухню и поворачиваясь спиной к родителям Флоры, он ощущал их настороженные и любопытствующие взгляды.
Нынче он долго засиделся у нее. Она расспрашивала, почему он ушел в бригаду и как чувствует себя на новом месте. Потом она спросила о Софье. Никогда раньше не спрашивала, а вот спросила.
— Вам о ней сказала жена Бабия?
— Нет. У вас в тресте есть инженер...
— Кто?
— Чимита Догдомэ. Мы когда-то учились с ней. Она недавно в тресте и вы ее не видели. Сама она случайно узнала. Не го ей кто-то на вокзале сказал, не то в тресте. Вы извините, Гриша, я не хотела напоминать вам...
— Да ну, что вы! То, что эта Догдомэ говорила вам, все это так и есть. Раньше или позже следовало бы все равно сказать вам.
— Я, оказывается, знала вашу жену,— сказала Флора. — Мы не были знакомы, а так.. Встречались у косметички. Эта косметичка говорила о Софье что-то неуважительное, а что — я теперь уже не помню.
Григорию не понравилось, что Флора вот так осуждающе заговорила о Софье.
— Поговорим, пожалуй, о чем-либо ином, более подходящем,— произнесла Флора и улыбнулась уголками губ, давая знать, что ей понятно состояние Григория и она вполне сочувствует ему. — Спросите меня... Что бы вы хотели обо мне знать?
— О вас. А что, и спрошу. Ну вот хотя бы... Вы любили кого- нибудь?
Она рассмеялась коротко и, не задумываясь, ответила:
— Ну нет, такого со мной не случалось.
— Отчего же?
— Надо полагать, не нашлось кого полюбить.
— Разве у медиков это трудно?
— У медиков?— переспросила она и снова рассмеялась. — Вы не знаете их — это просто жуть. Одна моя подруга дружила с таким... эскулапом. Ну, уж смехота... Он объяснился ей в своих чувствах, обнял ее... А потом вдруг привычным профессиональным движением пальцев стал ощупывать ее горло. «Ты что это’»—спросила она испуганно. «Проверяю щитовидку»,— ответил он вполне деловито.
— Скорее всего, он пошутил.
Флора не смеялась и как-то странно смотрела на Григория.
«Поздно. Третий час. Надо уходить»,— решил он и поднялся. Она не удерживала его, и они прошли через кухню, никого не встретив.
Сероватый, неяркий свет пробивался сквозь листья, робко тесня ночные сумерки. Стояла вязкая и чуткая тишина. Даже боязно шагать по мостовой и стучать каблуками.
Флора поправляла волосы. Он протянул руку. Она обернулась и зажмурилась. Все ее лицо было в мелких рыжих пятнышках, и оно уже не казалось красивым, как прежде. «Так вот почему у нее в комнате красный свет!»
Несколько дней Григорий не мог освободиться от того чувства, которое он испытал тогда на крыльце у Флоры. Он хотел понять себя. Ну, пускай у нее веснушки. Ну, что в этом такого? Она вовсе не дурная. Мало ли что ему показалось.