Да, но те, которые обращают на нее внимание, они так не рассуждают, как я. Они не мучаются, не ищут смысла, отгадок на терзающие душу сомнения. Выразительные глаза красивы. Вот и все. Больше ничего. В них, считают они, богатая, сложная и тонкая игра света. Да, да. У нее именно такие глаза. И это, говорят, имеет значение.
Но что руки, что глаза! У нее что-то еще есть, не менее существенное, не менее главное. Ну, умная. Это само собой. Это тоже главное. Но не всякая умная — любимая. Не на всякую умную обращают внимание, не из-за всякой умной бросают детей. Хотя детей бросают и не только поэтому... Но все это не то. Не про это надо... Что же у Софьи? Ведь и меня что-то влекло к ней когда-то, да и сейчас... Ах, что это? Что это такое?»
Григорий пытался убедить себя, что он теряет самое незаменимое, но сердце оставалось холодным. Его сердце не умело прощать. ·
Озен Очирович Шайдарон вызвал секретаршу и сказал, чтобы «подыскали стол новому инженеру». Та повела Чимиту по коридору и сказала, что сегодня освободился стол в производственном отделе: уволилась инженер Трубина.
— Удивительный случай,—сказала секретарша. —Она разводится с мужем, очень способным инженером. И выходит замуж. А у того двое детей. Не понимаю, как можно променять... Симпатичный, авторитетный, прилично зарабатывает, у него, знаете ли, каждый месяц премиальные. Не представляю, что еще нужно женщинам!
«Где-то я слышала эту фамилию,— подумала Чимита.— Где же? По какому случаю?»
— Вы пока сядете в производственном отделе. Это временно,— говорила секретарша.
«А-а,— догадалась Чимита,— та женщина в коверкотовом пальто на вокзале как раз возмущалась нерешительностью этого Трубина. Вот уж странно, куда ни пойдешь, везде Трубин, Трубин...»
Лебеди летели на Байкал. Они хотели гнездиться и выводить потомство там, где сухо шелестел камыш, где скалы склонялись над морем, бросая свое отражение на песчаное дно, где дул ласковый «баргузин», где когда-то их далекий предок — белая лебедь — преобразилась в бурятскую девушку и стала невестой богатыря Хо- ридоя.
Уж не от той ли лебеди повелись в улусах девушки с глазами, в которых можно увидеть то солнечный, расколовшийся на воде, луч, то бездонность неба, что манит и зовет неведомо куда7
Птицы летели в холодном рассветном небе. Рядом с ними стыли невесомые и тихие облака. Огневой бубен солнца выкатился из- :ia горизонта и лучи его высветили степь и тайгу, а высоко в небе еще купались сумерки и белые тела птиц, похожие на самолеты со стреловидными крыльями, были красивы.
Внизу под ними прятался среди лесистых сопок город. Без огней, без гудков, без дыма. Спящий город, ощетинившийся башенными кранами.
Щемящие трубные звуки посылало небо.
— Ганг!—неслось сверху гортанно и грустно и тотчас же в этот звук вплетался еще более тонкий и печальный:
— Ганг-го!
Песня падала на застывшие стрелы башенных кранов и звенела, как хрусталь:
— Ганг!
— Ганг-го!
Если бы город не спал, то люди увидели бы, что лебедей было пять.
Две пары и один...
Но ведь лебедь не живет один. Кго об этом не знает? Этим птица утверждает, что без любви нет и жизни.
Бывает, что и люди поступают, как птицы. Если они остаются без любви.
Глава вторая
Утром, как обычно, у Григория Трубина закрутилась «прорабская карусель».
Пришел мастер Карымов и сказал, что на лесозаводе жульничают: участок платит за дранку метровой длины, а она короче да и в каждом пучке недосчитывается по тридцать дранок.
— Вот и получается,— говорил мастер.— Я тут прикинул. Мы штукатурим за год... Видите, Григорий Алексеич?—Он совал ему исписанные листки.— Так мы переплатим восемь тысяч. Куда это годится?
Надо или звонить, или ехать на лесозавод. Лучше ехать. По телефону отговорятся, наобещают. А ехать не хотелось. Нет настроения. Во всем вялость. Зарядиться бы настойчивостью, злостью и — тогда ехать.
— Ладно, разберусь,— пообещал он мастеру.
Едва дверь закрылась, звонок из треста:
— Куда вы столько гвоздей извели? Срочно представьте отчет по каждому объекту, а то прекратим выдачу. У вас, говорят, плотники бросают гвозди, куда хотят. И на подоконниках, и на полу валяются.
— Ну-ну,— сказал Трубин.
— Что «ну-ну»?—послышался недовольный голос
— Разберусь. Приму меры.