Я тебя никому не позволю обидеть,— мысленно разговаривала она с дочерью. — Никто не посмеет маленькую мою!..— Слезы застилали ей глаза и не позволяли различать тропу. Софья снимала варежку. вытирала глаза, успокаивала себя и продолжала: — Ты не можешь услышать меня, но мне кажется, что ты все-таки догадываешься Или предчувствуешь. Неужели ты не предчувствуешь свою маму? Мне исполнилось два года, когда умер мой дедушка, но я помню, я слышу его голос. Иногда, когда захочу. Мне говорят, что этого быть не может, но я уверена в этом, совершенно уверена. А ты не веришь мне? Веришь... Ну вот и хорошо. Ты никого и ничего не бойся, моя девочка. Может быть, ты догадываешься, что тебя ждет? Не- ет, я не отдам тебя!»
И вдруг ей стало страшно. Как же так? Ее дочь никогда не увидит солнца, не почувствует прикосновения ветра. Не узнает, что есть мама, есть люди, есть жизнь. Ничего... «Как же так? А-а-а!.. Что все это значит? Я когда-то любила наш старый тополь, любила яблони. Любила жизнь. А теперь? Мне ничего не нужно, лишь бы все оставили меня в покое, не дергали, не трепали нервы». Страх за дочь постепенно исчезал, растворялся в холоде молчаливых, освещенных окнами, сугробов или прятался в тени заборов.
О своей же смерти она думала безо всякого страха. Сначала Софья не доверяла себе, полагая, что все это сочинено и внушено ею же, что пройдет хандра и все образуется. Но однажды поняла...
Проходила по новой улице мимо многоэтажных домов. У подъ- ездоз толпились старухи, молодые мамаши, дета. Подвыпивший мужчина переговаривался с тротуара с кем-то из них. Она миновала мужчину, сделала несколько шагов и тут услышала, что позади что- то стукнуло. Оглянулась. В полуметре от нее лежал кирпич. «Кто? Зачем?»—подумала она. Кирпич бросили откуда-то сверху. Она подняла голову. На всех этажах окна и балконы закрыты. Подвыпивший мужчина подошел к ней.
— Повезло вам,— сказал он. — Шли бы медленнее, тогда бы аккурат... Это с пятого этажа спустили. Пьянка там. Слышите? В этой квартире, во-он в том окне... видите? Как напьются, так всякий вид теряют.
Он не то с удивлением, не то с восхищением рассматривал кирпич, прилетевший с пятого этажа, и все повторял:
— Чуточку бы шли помедленнее, тогда бы аккурат...
Можно подумать, что он жалел не Софью, а то, что она шла быстро, а надо бы потише.
Она торопилась домой и посмеивалась над тем мужчиной, не сразу осознав, что сама находилась на волоске от смерти. Но и осознав это, не почувствовала испуга. «Помедленнее, тогда бы аккурат...» — вспомнила она. Софья повторила несколько раз эти слова, как бы проверяя себя, но ничего не ощутила. Она не нашла ничего страшного в этом.
Она не раз потом ловила себя на мысли о смерти. Если близко проезжала автомашина, она пыталась представить, что произошло бы, кинься она под колеса. Если она проходила под путепроводом, то думала о возможности обвала. Ко всему как бы примеряла свою жизнь и свою смерть.
Софья проснулась, как всегда, после крепкого сна и сразу почувствовала, что ей жарко и душно, подушка лежала неловко. Она попыталась заснуть, но вдруг вспомнила, что ей снилась дочь. Впервые дочь пришла к ней во сне. Она лихорадочно пыталась восстановить в памяти облик своего ребенка, но, увы. это ей никак не удавалось. Она твердо знала, что видела во сне ребенка, но при каких обстоятельствах, в каком виде — не помнила.
Сколько-то времени она лежала с закрытыми глазами, пыталась уснуть. Ей казалось, что прошла вечность.
...Кто-то поднял ее, тонкую и легкую, и опустил посреди цветков клевера. «Понюхай, как пахнет медом»,— проговорил тот самый подвыпивший мужчина. Софье стало смешно: «Опять упадет кирпич». Она понюхала и ничего не ощутила. Клевер не имел запаха. «Хочешь увидеть своего ребенка?» Софья попыталась сказать: «Да, да. скорее!»—«Во-он там, поезжай на станцию»,— посоветовал он. Появились вагоны, близко пыхтел паровоз, а вдоль поезда бегали босоногие мальчишки и меняли у пассажиров спичечные коробки. Зачем им спичечные коробки?— подумала она. — У меня нет спичек, а раз нет — они не скажут, где мой ребенок. Ах, почему мне никто не сказал, чтобы я захватила из дома побольше спичечных коробков?»
Она проснулась, перебрала в памяти все то, что увидала, и пожалела, что сон оборвался. Постель уже не казалась ей жесткой и подушка не мешала. Хотелось пить. Но Софья не решилась вставать— боялась, что разгонит сон. Лучше потерпеть и поскорее уснуть снова.