...Она не понимала, куда забрела. Под ногами хрустела и пузырилась земля. Где-то тут вода. Вода! Как сильно хочется пить. Только пить! Ничего не надо... Еще немного пройти. Ну вот. ну вот. Вода-а-а! Софья опростала весь ковш и, пока глотала, не ощущала, что пила воду. Вода не имела никакого вкуса, и она не была ни холодной и ни теплой.
И снова станция и вагоны. «Почему же я опять без спичек?—с мучительной болью подумала она. — Ведь знала же». Но мальчишек уже не было и она вошла в вагон. «Надо ехать, ехать домой. Меня ждут Григорий, мать. Я так скучаю без них! Ах. зачем я от них уехала так далеко? Вот и девочка. Уж не моя ли дочь? Не-ет, это уже школьница, моя же крошечная, еще не ходит. Девочка, ты куда едешь?»—«Мы с мамой в город к бабушке».—«Ты рада?»—«А мы не к бабушке едем. Вы никому в вагоне не рассказывайте. У меня сердце больное — западает клапан, и мама везет меня к доктору. Но вы молчите об этом. Пусть все думают, что я еду к бабушке». — «Почему же ты, девочка, скрываешь свою болезнь, разве тебя за нее осуждают?»— «А я не хочу, чтобы меня все жалели». — «Но ты хочешь, чтобы я тебя пожалела?»— «Вы, тетя, красивая». — «Дай я на тебя погляжу и запомню. У тебя, девочка, косички, похожие на хвостики у репы, а глаза — черные пуговки, такие же, как у Буратино. На тебе короткое платьице и теплые чулки. Я тебя запомню». — «Я, наверное, умру, тетя. Очень больное сердце». — «Тебе еще долго жить». — «Я бы умерла спокойно, если бы вы, тетя, повели меня с собой». — «Куда с собой?» Ничего не слышно, не разобрать. Гудели паровозы, лязгали буфера.
Софья лежала, смотрела в темноту и думала о том, что теперь всю ночь до утра будут ей сниться вагоны, поезда, все долгие часы до рассвета будут терзать те старые переживания, которые она испытывала, возвращаясь домой. «А девочка? Откуда она взялась? Вот странно. Никогда в жизни не встречала такой. Почему-то приснилась». Ей стало тревожно и тоскливо. До боли в голове было жалко ту девочку.
Днем она боялась переходить дорогу. В се ожидала, что налетит на нее автомобиль. И верно... Сделав несколько шагов по дороге, она уже слышала шум мотора или шорох шин и так сильно вздрагивала, что ее всю передергивало с головы до ног и она какое-то время ничего не соображала, не понимая, то ли ей надо стоять, то ли надо бежать.
Софья вздрагивала уже при виде любой машины, если стояла на обочине дороги. Она так их боялась, что стала переходить на другую сторону улицы лишь тогда, когда проезжая часть дороги была совершенно пустой.
И все равно автомобили преследовали ее, пугая всякий раз, стоило ей подойти к мостовой для перехода. Черные, белые, коричневые, голубые капоты и кузовы одинаково устрашающе неслись на нее, визжа тормозами и обдавая едкими парами бензина и выхлопных газов. Она их ненавидела, а они притягивали ее к себе...
Глава двадцать вторая
По разному человек испытывает радость. И каждая радость неповторима и проявляется по своему.
Так было и у Трубина.
Он ехал на машине и лишь приблизительно, отдаленно сознавал, что ехал. Он вдруг забыл, как звать шофера — не то Васей, не то Шурой, он не обращал внимания ни на то, что впереди его, ни на то, что по сторонам. Мысли его унеслись далеко-далеко, и ему все нравилось, решительно все: и машина, на которой он ехал, и шофер, и мысли, занимавшие его теперь. Даже нравилась плюшевая обезьянка, болтавшаяся перед ветровым стеклом.
...Машина из треста приехала за Трубиным утром. Шофер сказал, что его, Григория Алексеевича, вызывают Шайдарон и Каширихин. Сразу он почувствовал, как заколотилось сердце.
— А ты их видел? Какой у них вид? Ну вообще...
— Обычный вид.
— Что они тебе говорили?
— Ну что? Шайдарон сказал, чтобы вас срочно...
— Что еще?
— Телеграмма из Хабаровска.
— Так и сказал?
— Да, так и сказал.
Ну, что еще надо было? Остальное все ясно. Чимита прислала телеграмму. Все ясно. Не-ет, не все. А что там, в телеграмме? Какие слова? Ну. если плохо, она написала бы письмо. Дальше размышлять он уже не мог. Не помнил, как оделся, не помнил, как дошел до машины.
В кабинет Озена Очировича он зашел обессиленный, еле держался на ногах. В глубине души затаилось чувство страха и неуверенности: а вдруг шофер что-либо перепутал? Но уже по тому, как улыбался Каширихин, как блестели глаза Шайдарона под стеклами очков, как гордо топорщился клинышек бородки — Трубин понял: получена радостная телеграмма.
— Читай,— сказал Шайдарон.
Профессор одобрил метод Трубина тчк Подробности письмом тчк Догдомэ». И Есе. Так мало! Он еще раз пробежал глазами телеграмму. Так мало!