Выбрать главу

Затопил бы камин, но нет дров. Завтра надо кидаться в грибы, топить печку, сушить — начинается страда.

Однако, о деревне Корбеничи, неброшенной, живой. Это особенное поселение. У окон домов кое-где растут желтые цветы, похожие на подсолнухи, но это не подсолнухи, а девясил, тот самый корень, о котором написал книгу Ливеровский, то есть не о корне, а назвал книгу «Корень девясил». И помер. Царствие ему небесное.

На склоне к Капш озеру есть грядки гигантского борщовника, сажали школьники, когда была школа, на опытном участке; борщовник — кормовая культура, идет на силос.

На бревнах неподалеку от спуска к тому месту, где когда-то был паром, сидят две бабы и мужик чухарского вида (чухарями звали вепсов), то есть несколько более дикого, чем вид нечухарский. Впрочем, бывает всяко...

Луна, совершенно полная, восходит на востоке, запуталась в черемухе...

И вот о чем разговор; почему в магазине нет ничего?

— А денег некуда девать. Мы работали за палочки. А хлеб пекли... Муку отпускали по норме. А сейчас?! Сколько муки, сколько чего? В хлебе одни дырки, сырой. И никто не контролирует. А зарабатывают по триста рублей. Это куда же? По триста рублей! Вот никто и не работает. День прошел абы как — и ножки на лавку! Это за триста-то рублей. И пенсии какие! А то еще льготы!

Сколько я слышу — вот на таких несанкционированных сходках двух или нескольких русских людей (или вепсов), в избах, поездах, очередях: льготы немногих засели в печенках у большинства, безльготных. У Глеба Горбовского есть на эту тему стихотворение «Третьи»:

Участникам войны — почет и ордена, смерть и бессмертье, а на долю третьих (в борьбе сторон есть третья сторона), на долю третьих — лишь ухмылка смерти.
А если жизнь, то чаще без отца, без дома, без любви, с душою инвалида... Участникам войны, тем, кто глотнул свинца, и тем, кто не глотнул, — и слава, и эгида.
Жить под эгидой подвига — одно, жить под опекой ужаса — другое. Участникам войны завидовать грешно... А третьи... Вот ведь дело-то какое...

Общественного продукта не хватает, чтобы каждому по силенкам, без льгот. Продукт не произведен — вот ведь дело-то какое.

Утром я сошелся с пекарем Михаилом Осиповичем, на почте, пекарь отправлял куда-то большой денежный перевод. Мне давно хотелось написать очерк (поэму в прозе) о сельском пекаре в Корбеничах, кормящем меня хлебом. Пекарь мне представлялся женственным, похож им на абрамовскую Пелагею, токошеим, разговорчивым, с чем-нибудь таким в душе, поющим, как жаворонок. Но корбеничский пекарь, чухарь Михаил Осипович представлял собою экземпляр заплывший, без шеи, с толстыми щеками, не допускающими к себе глазами. После я зашел в пекарню, купил у пекаря четыре буханки хлеба — теплого, утренней выпечки. Но пекарь был совершенно не похож на созданного моим воображением — начитанного (мне хотелось, чтобы пекарь в Корбеничах был начитан мною, моими сочинениями), чувствительного интеллигента... Скорее он походил на богатого финна, из тех, что приезжаю т к нам на руины своих бывших владений, прикидывают в уме, что могло бы быть, что вышло. Я ни о чем не спросил у корбеничского пекаря, хотя по-прежнем у люблю его как кормильца.

Луна выпуталась из куста черемухи, взошла...

Ну вот... Корбеничи невозможны без Жихарева, как невозможны Нюрговичи без... Горышина. Впрочем, возможны, возможны....

Вот я иду по улице Корбеничей. Сзади меня догоняет сильно поддатый парень. Я не замедляю шага, чувствую спиной: парень спешит, но его заносит на ту и эту сторону. Никогда не знаешь, чем тебя приласкает пьяный, котором у ты вдруг понадобился, может, и ножичком... Догнал, смотрит мокрыми, озерными, чухарскими, невинными глазами:

— Вы писатель Горышин.

— Да, это я.

— Я вас узнал.

— Спасибо.

Больше парню сказать решительно нечего. И некуда спешить. Он не знает, что с собою поделать. Заворачивает к магазину.

Дети мужеска пола, один великовозрастный, катают по улице села Корбеничи колесики, с полным воодушевлением. Девочки шпыняют босыми ногами мячик. Активны собаки; среди них выделяется черный, лохматый, не то сенбернар, не то ньюфаундленд и еще — маленькая, беленькая, с ушами, как листья фикуса...