Таким образом, за время приготовления и вкушения завтрака я оглядел всю окрестность, вобрал зрением красоту, нахмуренность, молодость ранней осени.
Месяц в деревне минул. Пойдет второй срок. Бог даст, в нем будут отвлечения от себя самого, от меня грешного; малость я себе поднадоел. И все же: я один — ура!
Середина августа. О Ваше Августейшество! Высоко в голубизне неба неподвижные подмалевки облаков. Ветер дунет с юго-востока и стихнет. Рано утром над озером воцарилась сплошная белая шуба из тумана. Как будто озеро укрыли дымовой завесой от посторонних глаз. Утро выдалось изобильно росное, в росе по колено. Чем долее здесь живу, тем сильнее во мне чувство долга — быть здесь; не уехать, даже не отлучиться. Кажется, отлучусь и чего-то лишусь, недополучу. Ночью хорошо спал, ничего не болит. Я себя победил, или господин (и товарищ !) Август меня приголубил. Самый лучший Август в моей жизни. Я так его ждал!
Вчера ходили с отроком Кириллом на Ландозеро ловить окуней; отроку одиннадцатый год, еще в нем не затвердела ни одна косточка, ни одна нота в тоне голоса. И это — лучшее в человеке — неотвердение, восприимчивость. Я поделился с отроком Кириллом моим Ландозером; он в нем поймал окуней, а у меня не клевало. Пойманных мною пятерых окушков я отдал Кириллу, вечером у них в семье был праздник — и праздник у меня на душе. Сегодня по радио сказали, что — праздник строителей. Сколько раз я ступал за край поражения. И вот опять взошло для меня солнце. Буду топить баню, купаться в озере.
Солнце садилось в изысканных декорациях. Был явлен полный диск солнца, в предельном накале, и справа от солнца ультрамариновое протяжное облако, похожее на дракона с разинутой пастью... Солнце оказалось в пасти дракона, но вскоре выкатилось, ушло вниз; разверстые челюсти озолотились, обагрились. Картина заката не заключала в себе какого-либо ужаса; все было декоративно, полнозвучно; солнце прожгло облачную пелену, се́ло непосредственно за край земли. Ночь пала росная. Все обещает завтра вёдро. Поглядим.
Сегодня я топил по-черному баню, по-черному и парился, мылся. Недотопил, жгучего пару не вышло. Впрочем, мне хватило. Сенничал, вечером ловил окуней. Сколь гадкое все же это занятие, с червями, навозом, с кровью, жестокостью и, главное, с мизерным уловом. Я бы не ловил, но голоден, хочу есть, и надо кормить собаку.
Лег спать, но не мог: приемник выдал концерт легкой музыки из Ленинграда, с Эдитой Пьехой. Я вскочил как встрепанный, чтобы загасить приемник, будто выпала головешка из печи, засмердило чадом. Затопил печку, огонь успокоил меня.
Я зажег в печи три полена, сразу стало... Нет, тепло не стало, но засочились первые флюиды тепла. Главное, огонь, занявшись, взял на себя столь многое: согреть, высушить, справиться с мраком, отвлечь — от чего угодно, даже от голода, от обиды; привлечь к себе. Каждому, как бы далеко ни заходило его отчаяние, дано смотреть на огонь, чтобы забыться. Смотрение на огонь — активное состояние.
Теплынь. Безветрие. Небо заволочено облаками. Росы по колено. Думал, что надо бы прожить здесь до середины сентября. Тогда схлынут дачники и наступит... Что наступит? Хочется написать: статус кво.
Варится уха из четырех окуней. Накрапывает дождь, но солнце близко.
Дождь таки разошелся, на всю катушку. Я очутился тет-а-тет с дождем : я и дождь. Бьют молоньи, от чего поперхается мой приемник. Президент Буш беседовал по телефону с президентом Сирии Асадом и остался доволен. Чем доволен? разговором? Асадом? собой?
А что у нас в государстве, я не знаю. И президент Горбачев тоже не знает. Нашего президента перестали приласкивать: Михаил Сергеевич. Президент Горбачев — и ладно. Президент Горбачев суть нуль, но все еще есть маленькая надежда, что нуль-то с палочкой.