Я звякнул местному заву и договорился насчет четырехнедельного ключа. Он заломил девятьсот гонконгских. Я предложил девятьсот бонами. Он рвался узнать кто да как. Я в ответ спросил, с каких это пор в «Дрянде» суют нос в дела гостей?
Сошлись на 475 ДЛГК. Я отправил наверх банкноты, он прислал вниз два четырехнедельных ключа. Один я дал Ваечке, другой – профу, а себе оставил прежний, суточный, в рассуждении, что они всё равно не стану перенастраивать замок, пока мы не просрочим оплаты.
Это вам не Эрзля, где у гостей в отеле нахально требуют заполнить анкету, и мало того, им еще и ксиву предъяви.
Я спросил:
– А теперь чо? Порубаем?
– Манни, я не голодная.
– Мануэль, ты просил нас подождать, пока Майк управится с твоими вопросами. Мы подождали, а теперь вернемся к кардинальной проблеме каковы наши возможности в поединке с Террой «Давид против Голиафа»?
– Жуть. Будем надеяться, до этого не дойдет. Майк, у тебя вправду есть идеи?
– Ман, ведь я же уже сказал, – заскулил он. – Мы зафитилим по ней булыганами.
– Готт милосердный! Кончай ты хохмить!
– Но, Ман! Мы в силах зафитилить, – возразил Майк. – А раз так, то зафитилим.
8
Довольно медленно, но наконец до меня дошло, что а) Майк не хохмит и что б) схема работоспособна. На преподачу железности пункта «б)» Ваечке и профу времени ушло гораздо больше. Не сходу очевидны были как «а)», так и «б)».
Майк рассуждал так. Что такое «война»? В какой-то книге он вычитал, что война есть применение силы для достижения политического результата. А что такое «сила»? Сила – это воздействие на одно тело другим, которому сообщена энергия.
В ходе войны применяется «оружие», а у Луны никакого оружия нет. Но когда Майк начал разбираться с тем, что такое «оружие» как понятие, выяснилось, что это класс машин, позволяющих распоряжаться энергией. А уж энергии-то на Луне – хоть залейся. В полдень величина потока солнечной энергии достигает киловатта на квадратный метр. И хотя этот поток циклически изменяется, суммарно он беспределен. Почти так же беспредельна и, вдобавок, еще дешевле обходится термоядерная энергия: магнитная ловушка сооружена и действует, знай, добывай только лед. Прорва энергии у Луны.
И есть особый вид энергии – потенциальная, и уж ее-то на Луне хватает. Чтобы вырваться из потенциальной ямы там, внизу, нужна окружная скорость в одиннадцать километров в секунду, а чтобы вырваться из нашей – всего два с половиной. Кому-кому это знать, как не Майку. Он каждый день вышвыривает из нашей ямочки фрахтовики с зерном и следит, как они скользят вниз с горки на Терру.
И Майк рассчитал, что будет, если стотонный фрахтовик (или булыган той же массы) не притормаживать, а дать ему грюкнуться на Терру.
При этом ударе выделится кинетическая энергия в 6, 25 на десять в двенадцатой джоулей – свыше шести триллионов джоулей.
И в долю секунды она превратится в тепло. Тот еще взрыв!
К чему это приведет, самоочевидно. Гляньте на Луну. И что увидите? Тысячи тысяч ударных кратеров – мест, по которым кто-то когда-то, играючи, зафитилил ха-арошими булыганами.
– Джоули – это мне ничего не говорит, – сказала Ваечка. – Как это можно сравнить со взрывом водородной бомбы?
Я охнул и начал ворочать мозгами, но Майк своими смикитил быстрее и сказал:
– Удар стотонной массы о Терру примерно эквивалентен взрыву атомной бомбы мощностью в две килотонны.
– «Кило-» – это «тысяча», а «мега-» – это «миллион», – пробормотала Ваечка. – Совсоюз кидал сто-мегатонные бомбы, не так ли? Значит, наш булыган ударит в пятьдесят тысяч раз слабее.
– Ваечка, золотко, ты глянь с другой стороны, – принялся уговаривать я. – Взрыв мощностью в две килотонны эквивалентен взрыву двух миллионов килограмм тринитротолуола. А кило ТНТ знаешь как жвахает? Спроси у любого буровика. Два миллиона килограмм начисто сметут приличный город. Майк, подтверди.
– Да, Ман, Ваечка моя единственная подруга, вы еще учтите следующее. Многомегатонный взрыв неэффективен. Он разражается в слишком малом объеме, и большая часть энергии теряется зря. Хотя стомегатонная бомба считается в пятьдесят тысяч раз мощнее двухкилотонной, на самом деле ее разрушительное действие всего в тринадцать тысяч раз сильнее, чем действие двухкилотонного взрыва.
– И всё равно, по-моему, тринадцать тысяч раз – это та еще разница, а уж если они надумают кинуть бомбу по нам, то кинут еще более мощную.
– Ваечка, моя единственная подруга, это так. Но зато у нас очень много булыганов.
– Уж это-то да.
– Камрады, это превышает мою компетенцию, – сказал проф. – Во дни бомбомётной юности мой личный опыт ограничивался взрывами килограмма, двух или трех той химии, о которой ты упомянул, Мануэль. Но я полагаю, вы оба разбираетесь в том, о чем речь.
Майк согласился с этим.
– Тогда я принимаю вашу цифирь. Но чтобы катать эти ваши «булыганы» с горки вниз в нужном, как я полагаю, количестве, нам следует предусмотреть захват катапульты. Так или не так?
– Так, – дуэтом согласились Майк и я.
– Не вижу в том ничего невозможного. Но потом ее придется удерживать и содержать в рабочем состоянии. Майк, ты прикидывал, как бы ее можно было защитить, скажем, от попадания небольшой самонаводящейся торпеды с термоядерным зарядом?..
И так оно в этом духе продолжалось и продолжалось. Сделали перерыв на обед. Соблюли профово правило – без деловых разговоров. Вместо этого Майк выдавал хохмы, на каждую из которых проф отзывался: «А кстати это мне напомнило…»
Ко времени, когда мы покинули «Дрянд-отель» вечером 14 мая 2075 года, у нас, а вернее у Майка, которому помог проф, был четкий план революции, включая варианты на выбор в периоды острых кризисов.
Когда пришло время уходить – мне домой, а профу на вечерние занятия (если не прихватят), а потом домой – помыться, переодеться и в случае необходимости опять вернуться сюда на ночевку, – стало ясно, что Ваечка не хочет оставаться одна в незнакомом месте. Вообще-то она уступчивая и без придури, но уж если на нее накатит по мелочи, это всё: не перешибешь.
Так что пришлось звякнуть по «Шерлоку» Маме и сказать, что я веду кой-кого к нам домой Мама дело четко знала: каждый член семьи мог привести кого-нибудь домой на раз или хоть на год, и наше второе поколение было почти свободно но прежде изволь – спросись. Как в других семьях, не знаю, но наш обычай за сто лет сложился твердо и очень нам подходил.
Так что Мама не спросила ни имени, ни пола, ни возраста, ни семейного положения. Я имел право, а она была слишком гордая, чтобы расспрашивать. Она только сказала: «Замечательно, дорогой. Вы уже обедали? А то нынче вторник, как ты знаешь». Слово «вторник» должно было мне напомнить, что нынче мы едим рано, поскольку у Грега по вторникам вечером проповеди. Если гость еще не ел, ему подали бы, но исключение касалось гостя, а не меня, и все, кроме Деда, мы ели за столом, когда подавалось, а иначе вали в чуланчик и там прихватывай на-стоячка.
Я заверил, что мы уже евши, и очень-очень постараемся попасть домой до ее ухода. Хотя лунтики – это жуткая смесь мусульман, христиан, иудаистов, буддистов и ста без одной других религий, насчет церкви абсолютное большинство приударяет, по-моему, по воскресеньям. Но Грег принадлежал к секте, которая высчитала, что, начиная с гражданских сумерек во вторник и кончая гражданскими сумерками в среду по нашему местному времени, в Эдемском саду, приписанном к минус второму поясу по Гринвичу на Терре, был тот самый субботничек. Поэтому в те месяцы, когда в северном земном полушарии стояло лето, мы ели рано.
Мама неизменно ходила послушать Грегову проповедь, так что и думать не моги в это время взвалить на нее какую-нибудь обузу по дому. А мы, все остальные, бывали там от случая к случаю. Лично я – несколько раз в году, потому что очень любил Грега, который наперед научил меня одному делу, а потом, когда пришлось, помог переключиться на другое и вместо моей руки с радостью отдал бы свою. Но Мама бывала там каждый раз. Это был ритуал, причем не религиозный, поскольку однажды ночью, когда мы шептались в подушку, она призналась, что ни к какой вере с фирменным знаком не принадлежит, только предупредила, чтобы я Грегу об этом не говорил. И я ее о том же попросил относительно себя. Поскольку не знаю, Кто там выдает финты, лишь бы выдавал, и с меня довольно.