Аплодисменты заглушили его слова.
Как хорошо, что нарком умел исходить при решении дел культуры не из самолюбия, не из соображений «чести мундира», не из боязни подорвать свой авторитет, а из существа дела! Как хорошо, что наркома просвещения можно было переубедить, что ему можно было что-то доказать, что в строительстве нашей культуры принимали участие такие масштабные люди, как Маяковский, позволявшие себе вступить в спор и умевшие переубеждать даже наркома просвещения, если он занимал неверную позицию!
Пьеса была принята.
Когда невозможно действовать, нужно создавать идеалы.
Михаил Пришвин говорил в 1932 году: «Освобождение писателей от РАППа похоже на освобождение от крепостного права. И тоже без земли».
Рассказывал Семен Липкин.
Маяковский читал в Политехническом стихи об Америке. Критик Лежнев сказал: «Такие стихи можно написать, не покидая Москвы. Нет реалий, увиденных поэтом за океаном. Социальные характеристики сомнительны:
Поэт не учитывает расслоение черной Америки. В среде негров бурно образуется средний класс».
Маяковский своей огромной фигурой надвинулся на маленького Лежнева, тронул цепочку от часов, украшавшую его жилетку, и произнес: «Златая цепь на дубе том».
Глава тридцать третья
ГОД ВЕЛИКОГО ПЕРЕЛОМА В ЖИЗНИ ЛУНАЧАРСКОГО
Литературно-критическое наследство Луначарского многообразно. Он поддерживал все талантливое, что служило революции и строительству нового общества. Он старался держаться на равном расстоянии от всех художественных группировок и утверждал важность многообразия художественного творчества и соревнования разных художественных направлений, школ и стилей в искусстве. Он утверждал возможность существования пролетарской культуры и боролся со скептиками в этом вопросе.
Луначарский старался обнаружить своеобразие индивидуальности художника, определить его место в процессе развития художественной культуры эпохи. Он выявлял актуальность произведения и делал сравнительно-сопоставительный анализ, привлекая произведения литературы, театра, кино, живописи, музыки.
Луначарский читал курс лекций по русской классической литературе в Коммунистическом университете, где обрисовывал портреты русских классиков XIX века, на основе этих лекций он написал и издал книгу «Литературные силуэты» (1923). Луначарский писал о проблемах сатиры и в этой связи рассматривал творчество Салтыкова-Щедрина, Гоголя и Грибоедова.
По Луначарскому, в Маяковском жили «две личности» — «поэт-трибун» и «сентиментальный лирик». По мнению Луначарского, победа лирического начала в личности поэта привела к его гибели. (Собрание сочинений. Т. 2. С. 498.) Статьи Луначарского о Маяковском создавали благожелательную атмосферу вокруг поэта.
Шли годы, а жизненные сложности, беды и неприятности не оставляли Луначарского. Наступил 1929 год, жестокая насильственная коллективизация сотрясала страну. Выбрасывались из изб и сгонялись со дворов тысячи и тысячи крестьянских семейств. Последнее время Луначарского преследовали невзгоды. Сегодня он последний день исполнял обязанности наркома просвещения. Он был смещен с этого поста. Заканчивался какой-то значительный период его жизни, быть может, самый важный и самый продуктивный. Сегодня ему предстояло открыть выставку художников. Это будет его последняя акция в качестве наркома. Наверное, он, несмотря на внешнее спокойствие, был все-таки в некотором духовном смятении в ожидании нового этапа своей жизни. Свидетельством взволнованности было и то, что Анатолий Васильевич, которому не хватало времени и который нередко опаздывал даже на важные мероприятия, приехал на открытие выставки заблаговременно. Ему предстояло перерезать ленточку, произнести речь и торжественно открыть вернисаж советских художников. Анатолий Васильевич попросил администратора его не сопровождать и решил побродить по залам, посмотреть картины. Он бродил по пустынной галерее, его шаги гулко раздавались в безлюдном пространстве.
В одном из выставочных помещений Луначарский заметил сидящего к нему спиной на скамье перед большим полотном пожилого человека. Через его голову Анатолий Васильевич посмотрел на полотно и увидел изображенный на нем до боли знакомый кабинет: большой письменный стол, на нем — зеленая лампа, два телефона, бумаги; около стола — кресло с плетеной спинкой, за ним — большой книжный шкаф. Даже не читая подпись к картине, можно было узнать этот кабинет. Ленина в кабинете не было. Его уже не было в живых, и знакомый письменный стол выглядел щемяще сиротливо. У Луначарского навернулись слезы на глаза. Он отошел в сторону, достал платок и вытер глаза, а когда обернулся, узнал в человеке, сидящем на скамье, Семашко, который смотрел невидящими глазами на картину. Они молча обменялись рукопожатием. Луначарский присел на скамью рядом с Семашко и сказал: