В 1932 году Алексей Толстой взял в гости к Горькому своего пасынка Фефу — Федора Федоровича Волькенштейна. Сидели за столом. Ждали Сталина. Охрана многих выгнала, а Толстого и Фефу оставила. Вошел Сталин, попросил рассказать, что нового в писательской среде. Выпили. Подвыпивший Фефа сказал:
— Я предлагаю тост за Сталина.
У Горького остекленели глаза от ужаса: была нарушена субординация и не соблюдена форма — «товарища Сталина».
Сталин сказал Толстому:
— Шустрый мужик у тебя.
Толстой был мрачнее тучи. Уйдя из гостей, он отчитал пасынка:
— Ты понимаешь, что ты наделал? Нас всех могут уничтожить.
Глава восемнадцатая
ОХРАННАЯ ГРАМОТА
За окном плохо натопленного кабинета стояла холодная весенняя ночь. Луна желтком облила мокрые от стаявшего снега мостовые голодной Москвы 1919 года. Луначарский нехотя отошел от окна. Волевым усилием он прервал излишне затянувшуюся паузу в работе. Он неторопливо подошел к столу и с чувством безнадежности еще раз взглянул на список дел, которые собирался решить сегодня. Осознав, что уже ночь, а список уменьшился лишь наполовину, нарком стал выбирать только самые неотложные. Остальные он перенесет на завтра. Дело, обозначенное в списке одним словом «Бунин», нарком счел особо неотложным. С него он и начал.
Луначарский снял телефонную трубку и попросил:
— Соедините меня, пожалуйста, с ЧК. Мне нужен товарищ Петерс.
В трубке ответили.
— Товарищ Петерс? Это говорит Луначарский. Добрый вечер, то есть, извините, ночь. Я получил телеграмму из Одессы от художника Нилуса. Просит помочь писателю Бунину. Ему грозят арест и крупные неприятности.
— Не неприятности, а расстрел ему грозит, Анатолий Васильевич. Бунин скомпрометирован своими контрреволюционными взглядами. Он их даже не скрывает.
— Бунин — гордость русской литературы! Крупный писатель, академик. Я прошу вас связаться с Одесским ревкомом, я и сам туда телеграфирую. Нельзя допустить, чтобы с Буниным что-нибудь случилось! Вы меня слышите? Товарищ Петерс!
— Слушаю, слушаю.
— Так вот, если будет необходимо, я позвоню Феликсу Эдмундовичу и обращусь к Владимиру Ильичу…
— Ладно. Не надо. Я остановлю дело.
— Я могу на вас надеяться?
— Да. Все будет в порядке, если уже не… если уже не поздно.
— Тогда займитесь немедленно. Обещайте мне.
— Обещаю. Мы дадим вашему академику Бунину «охранную грамоту».
— Благодарю вас. Всего доброго.
На всякий случай Луначарский решил лично позвонить в Одесский губком партии, а для подстраховки попросил своего секретаря отправить туда телеграмму, которую тут же продиктовал.
По ночной безлюдной Княжеской улице недавно взятого красными города Одессы, мимо весенних, но еще не пробудившихся от зимней спячки акаций шагал вооруженный отряд чекистов. Они подошли к особняку. В окне горел свет. Два матроса стали по углам дома. Три солдата вошли внутрь через открытую парадную дверь, остановились в обширных сенях и подняли ружья, приготовившись прикладами бить в массивную дверь квартиры.
Выглянув на шум в окно, жена Бунина Вера Николаевна увидела солдат и матросов и потеряла сознание. Молодой литератор Валентин Катаев, сидевший до этой минуты в столовой и беседовавший с Буниным, подбежал к ней. Бунин же поспешно устремился к двери. Он сжал кулаки, судорога исказила его побледневшее лицо.
— Если хоть кто-нибудь осмелится… — Голос Бунина сорвался, и он начал фразу сначала: — Тому, кто посмеет ворваться в мой дом… я… перегрызу горло! И пусть меня потом убивают! Я не хочу больше жить!
Катаев услышал скрежещущий голос, оглянулся и пришел в ужас от вида своего учителя.
Однако возня за дверью неожиданно стихла. Один из солдат в не по сезону теплом полушубке увидел на освещенной карманным фонариком двери «охранную грамоту», заверенную подписью и губкомовской печатью. Солдат, который, видимо, был за старшего, досадливо матюгнулся, однако велел всем поворачивать назад. И по безлюдной Княжеской улице маленький отряд, молча печатая шаг, удалился на другой край города вершить свою неблагодарную революционную работу. И снова матюгнулся солдат в адрес Одесского губкома, не зная, что адресовать все негодование нужно было в Москву, к наркому просвещения Луначарскому. Это он сорвал хорошо подготовленную операцию по ликвидации очередной контры.
А Бунин вскоре уехал в эмиграцию, так и не узнав, кто спас ему жизнь.