Огонь разлился по овинам, пышет, освещает окрестность: на высоте стоит неприятельское каре, держит ружья наготове, довольно собою, что внезапное нападение предупреждено; мужественные взоры светят, как искры готовые упасть на полку.
Между тем Бегидовец, сделав вольт в поле, воротился уже в оставленную неприятелем деревню, и распоряжался в ней как победитель: шарил по углам, брал контрибуцию, вьючил коня всем годным, всем питательным, всем, что Бог посылал под руку.
Калмык Чюрюм также не теряет время. Заметив, что боярский дом оставлен неприятелем без надзора, он кинулся в него. Все двери на распашку, все готово к его посещению: комнаты освещены, в зале накрыт стол, уставлен кушаньем и вином; фарфор, хрусталь, серебро, разные вещи разбросаны. Чюрюм растерял глаза. „Арзэ! водка!“ — шепчет он сам себе, выхватив граненый графин из серебряного судка, пьет. Кисло! — уксус ему не по сердцу: хлоп о землю. Ухватился за другой— горько! — горчичное масло не вкусно: хлоп о землю. Нэмыш-такя! — немецкая курица!“ — пробормотал она снова, сдернув за ногу огромную индейку с блюда и вцепившись зубами ей в крыло. Между тем глаза его рыщут по комнате, остановились на кованом ларце, стоявшем на столе. Хаэршин! ящик! — думает Чюрюм, бросив индейку и обхватив ларец; тяжел; вскидывает его на плечо, а подле, на диване, сабля и пистолеты; сеахан юльдэ! славная сабля! вскрикивает Калмык, и протягивает к ней руку; а ларец бух с плеча, бац об пол, разлетелся в дребезги; дорожная посуда, бритвы, разная мелочь покатилась по земле. Дз! — шипит Чюрюм, привешивая торопливо саблю и затыкая пистолеты за пояс.
Вдали послышался шум. Быстро, жадным взором окинул Калмык еще раз комнату, схватил стоявшую под стеклянным колпаком вазу, торопится вон, скользит по ступеням лестницы, споткнулся, грохнулся вместе с вазой об пол, вскочил, плюнул на черепки фарфора, и исчез между строениями двора боярского.
Казак Вася, с другой стороны селения, не так опрометчиво поступил: он забрался просто в избу, наклал в редно всего, что только нашёл годного для употребления в пищу, взвалил на плечи, схватил со стола отрезаны ломоть хлеба, и, стуча зубами как в барабан, отправлялся скорым шагом на соединение с главными силами в лес.
Бегидовец давно уже ожидал товарищей. Пришел Вася, запыхаясь, навьючил коня. Ждут Чюрюма. Является наконец Чюрюм, бежит.
— Что-ж ты с пустыми руками, калмыцкая харя!
— Пайдом брат, на конь, пайдом брат! Ахат баин! много добра! на барской дома!
— Нет, спасибо, калмык! вишь нашел простоволосых! отправляйся сам! Про глухова не две обедни! Едем, Вася.
Бегидовец и Вася засели на коней и отправились по опушке леса назад. Навьюченные кони их, как горбатые верблюды, едва переступали от тяжести.
— Дз, эх! — пробормотал калмык, отправляясь вслед за товарищами и бранясь по-своему.
Пожар деревни освещал окрестность. Луна поднялась на горизонт. В поле все было видно, как посреди белого дня.
Вдруг, впереди, послышались голоса. Казаки остановились. С поперечной дороги, из-за леса, показался небольшой кавалерийские отряд. Кони были навьючены; каждый солдат вел за собою на привязи корову, или теленка, как заводного коня.
— Неприятель! — сказал тихо Бегидовец, — верно с фуражировки! Вишь навьючились, словно наш брат Казак. Собаки! добро бы в своей земле!
— Аха, менюга санса! слушай, брат! — сказал калмык, — на ваша много добра, нам дугэ, — у меня, нет ничего! Стой здесь, я пайдот на эта ноха, собака, возьмут у них корова два.
— Что? корова два! — передразнил Бегидовец калмыка.
— Укюр хаир, корова два, брат, возьмут у пранцуз.
— Ах ты копченой! поди умойся сперва! туда же!..
— Моволлвэ, аха! нечестно брат! Калмык все делай, что прикажешь.
— Да тебя уколотят как собаку; смотри, их человек десятка три.
— Не знай брат считай я! — отвечал калмык сердито.
— Ну, ступай, делай что хочешь, посмотрим на твою удаль.
— Хэтыр халэ, смотри хорошо братцы, как я будут палил на пистоль, и ваша палил, гикай, кричи.
— Изволь, изволь, Чюрюм, — отвечали Бегидовец и Вася.
— Хаэрхын бурхун! дай Бог счастья! вскричал калмык, и пустился в поле. Конь его стлался по земле. Пыль взвилась золотой струей; казалось, что Чюрюм поднял всю дорогу на воздух.
Внезапно, как Божья немилость, наскочил он на отряд, гикнул, промчался около него как молния, сбил крайнего кавалериста тупым концом копья с седла, поворотил, ударил по лицу нагайкой другого, выпалил в третьего.
— Хи, ха, хо! — раздалось под лесом и вслед за этим несколько выстрелов.
Неожиданное нападение навело панический страх на фуражиров; бросив заводную свою добычу, они пустились во весь опор. Оставленные коровы и телята, с испугу, кинулись вслед за ними. Не оглядываясь мчались французы, преследуемые стадом, и исчезли в глубине ночного отдаления.
Между тем калмык, возвратясь на поле победы, собирал уже трофеи, обшарил в карманах трех убитых им французов, поймал навьюченного коня и двух телят, и возвратился к своим товарищам.
— Ну, калмык! сказал правду, проворен малой! по-Бегидовски!
— По Сысоевски, брат, — отвечал калмык. Все равно, наш Давид Григорьич, как щука в море, не дремли карась; а по Сысовски: нагайкой просеку прокладывай, а конем неприятеля в землю втаптывай.
Шажком отправлялись казаки к отряду. Скоро выбрались они на дорогу лесом, приближались уже к тому месту, где расположен был отряд их.
Вдруг слышат топот коней. Свернули в сторону. Смотрят: вслед за офицером, несется весь отряд их во весь опор.
— Стой, брат, стой! — закричали они казаку, который немного приотстал.
— Куда вы, а мы всего навезли!
— Сами не ведаем, — отвечал казак, — мы было вздремнули, вдруг офицер вскочил, крикнул: коня! и мы на коней, да и помчались Бог весть куда.
— Эх, горе!» вскричал Бегидовец.
— Дз! эх, недобре! — вскричал Чюрюм.
— Эх! — повторил казак Вася, и все трое, вздыхая, торопливо развьючили коней, бросили добычу. Калмык отхватил саблей у заводного теленка мягкую часть задней ноги, заложил под подушку седла…. Сели, поскакали вслед за отрядом.
Выбравшись в чистое поле, офицер вдруг остановился.
— Видите-ли? — вскричал он.
— Видим, Ваше Благородие, пожар в селе; — отвечал урядник, не отставший с своими казаками от него.
— Это горит Россия! — продолжал офицер диким голосом; — искры пожара падают мне на сердце…. Враги хотят пробраться в душу…. Тень стелется по Русской земле…. Страшный человек заслонил наше солнце…. Но, сбросим его в глубину морскую, в глубину, чтоб он не обратился в скалу подводную….
— Смотрите, друзья, на это два глаза: они смотрят на все земное пространство; но и они закроются навсегда, и их пламенный взор потухнет как падучая звезда!.. Видите-ли?…
Весь отряд безмолвно устремил глаза на пожар села.
— И в правду, братцы, смотри-ко, село горит с двух сторон, словно два ока! сказал один из казаков.
— Видите ли, — продолжал офицер — эту глубокую думу? Это дума одного человека, одного только; он хочет слить мысли всех людей в одну мысль, хочет населить восток, юг, запад и север своей одной душою!.. Но эта страшная дума в нем родилась, в нем взлелеяна, в нем и погибнет, не воплощенная! Видите ли?
Весь отряд всматривался в отдаленный пожар села.
— И то, братцы, смотри какой дым, так и клубит, так и стелется по полю!
— Мы стрелы Русского грома — продолжал офицер. — Поразим врагов наших! Слышите-ли?
— Слушаем, Ваше Благородие! — прокричал отряд.