Согласно традиции, Учитель один обладал даром в любой момент слышать музыку сфер. У обычных смертных этого дара попросту не было, то ли потому, что с самого момента рождения, не осознавая того, но постоянно, они были погружены в небесное гудение; или же потому – как объясняет Лоренцо Джессике – они покрыты слишком грубой телесной оболочкой:
Как сладко дремлет лунный свет на горке!
Дай сядем здесь, — пусть музыки звучанье
Нам слух ласкает; тишине и ночи
Подходит звук гармонии сладчайший.
Сядь, Джессика. Взгляни, как небосвод
Весь выложен кружками золотыми;
И самый малый, если посмотреть,
Поет в своем движенье, точно ангел,
И вторит юнооким херувимам.
Гармония подобная живет
В бессмертных душах; но пока она
Земною, грязной оболочкой праха
Прикрыта грубо, мы ее не слышим[18].
Пифагорейская мечта о музыкальной гармонии, управляющей движением звезд, никогда не теряла своего таинственного влияния, своей власти, способной вызвать ответ из глубин подсознания. Мечта эта отражается в течение многих столетий, от Кротона до елизаветинской Англии; сейчас я приведу еще пару примеров ее – с целью, которая станет очевидной несколько позднее. Первый, хорошо известный пример взят у Драйдена:
Этот мир родился из небесной гармонии.
А природа была тогда кучкой мятущихся атомов.
И раздалось с небес:
"Подними же ты, глупая, голову.
Ты живая теперь
- под рукой всемогущего автора"
И тепло отделилось от холода,
сырость от сухости,
Подчиняясь космической музыке-мудрости,
Проходя от гармонии к ино-гармонии...
И возник человек. И вместил в себя музыку оную[19].
Второй пример взят из "Аркадий" Милтона[20]:
Но ночи в глубине, когда сонливость
все чувства смертные замыкает, я прислушиваюсь
К гармонии Сирен небесных ...
Такое сладкое принуждение таится в музыке,
Чтобы усыпить дочерей Необходимости,
И держать ветреную Природу в рамках,
А нижний мир удерживать в отмеренном движеньи
После небесной мелодии, которую никто не может услышать,
Ведь уши у людей забиты плотским.
Но, может спросить кто-нибудь, была ли "Гармония Сфер" всего лишь поэтическим причудливым сравнением или же научной концепцией? Рабочей гипотезой или мечтой, обработанной мистическим сознанием? В свете тех данных, которые астрономы собрали в течение последующих столетий, она выглядит исключительно мечтой; даже Аристотель со смехом изгнал "гармонию, небесную гармонию" из сфер серьезной чистой науки. Тем не менее, мы сами увидим, как после длительного отсутствия этой идеи, на рубеже XVI века, некий Иоганн Кеплер был очарован пифагорейской мечтой, и на основе этой фантазии, используя методику столь же несостоятельных рассуждений, он построит крепкие основы современной астрономии. Это один из удивительнейших эпизодов в истории разума, и это же противоядие от благочестивой веры в то, будто бы Прогресс Науки управляется логикой.
4. Религия и Наука встречаются
Если вселенная Анаксимандра напоминает картину Пикассо, то мир пифагорейцев похож на космическую музыкальную шкатулку, играющую все ту же прелюдию Баха от вечности и до другой вечности. Так что не удивительно, что религиозные верования Братства пифагорейцев тесно связаны с фигурой Орфея, божественного музыканта, чья музыка очаровывала не только Повелителя Тьмы, но и животных, деревья и реки.
Орфей – это довольно позднее явление на сцене греческого мира, переполненной богами и полубогами. То немногое, что известно нам про его культ, затуманено догадками и противоречиями; зато нам известно, по крайней мере, в достаточно широком плане, его происхождение. К неизвестной нам дате, но, вероятно, но не ранее шестого века (до нашей эры), культ Диониса-Вакха, "неистового" козлиного бога плодородия и вина, распространился из варварской Фракии на Грецию. Начальный успех культа Вакха, вероятнее всего, связан с тем общим чувством разочарования и неудовлетворенности, которое столь красноречиво было выражено Ксенофаном. Олимпийский пантеон напоминал сборище восковых фигур, формализированное поклонение которым уже не удовлетворяло истинные религиозные потребности; пантеизм – тот самый, как его называли впоследствии, "изящный атеизм" – ионийских мудрецов уже не годился. Духовная пустота стремится к эмоциональному срыву; вакханки Еврипида, обезбашенные поклонницы рогатого бога, кажутся нам предшественницами исполнителей средневековой тарантеллы[21], умниц "ревущих двадцатых", менад гитлерюгенда[22]. Срыв этот, похоже, был спорадичным и недолгим: греки, будучи греками, очень скоро поняли, что эксцессы вдут ни к мистическому объединению с божеством, ни назад к природе, но всего лишь к массовой истерии:
19
Джон Драйден (John Dryden) (1631-1700) родился в семье небогатого помещика. Окончил Кембридж. В начале творческого пути восхвалял Кромвеля, затем приветствовал Реставрацию. Известностью пользовалась его "Историческая поэма" в которой изображалась война с Нидерландами и лондонский пожар 1666. Создал поэмы в защиту церкви и монархии. Драйден создал и теоретически обосновал жанр героических пьес. Данный отрывок взят из стихотворения "Песнь на день святой Сесилии" (1678).
20
Джон Мильтон (
21
В средневековье считали, чтобы выжить укушенный тарантулом должен исполнить бешенный танец (отсюда и
22
Прекрасная иллюстрация к этой метафоре дана Хулио Кортасаром в его замечательном рассказе "Менады", который Кестлеру не был еще известен – Прим.перевод.