Но на сей раз отступать он уже не мог. В январе 1630 года Диалог был завершен.
4. Диалог о двух важнейших системах мира
Диалог ведут три персонажа. Сальвиати, выдающийся ученый, представляет взгляды Галилея; Сагредо, интеллигентный дилетант, вторит ему, прикрываясь нейтральностью; Симпличио же, добродушный простак, защитник Аристотеля и Птолемея, играет роль шута, получающего пинки на потеху публики. Сальвиато и Сагредо, приятелей Галилея, на момент написания Диалога, среди живых уже не было. Симпличио, как утверждал сам Галилей, взял свое имя от Симплициуса, комментатора Аристотеля, жившего в VI веке, но второе значение имени совершенно очевидно. Это именно Симпличио, которому неоднократно было доказано, каким глупцом он является, под самый конец приводит аргумент папы Урбана VIII: урок "представленный мне великим и выдающимся ученым, на котором и следует остановиться". Двое остальных признают, что этот "волшебный и ангельский урок" закрывает им уста, после чего они решают "поплыть на ожидающей их гондоле и воспользоваться свежестью вечерних часов". То есть, Диалог заканчивается явной издевкой над папой, последствий которой следовало ожидать.
Диалог делится на четыре части. Первая посвящена свержению целостной аристотелевской концепции мироздания. Одни фрагменты блестящей публицистики сплетаются с другими, которые неожиданно достигают высот торжественного и величественного видения, описанного необыкновенно красивым языком. Атакуя платоновский дуализм земной испорченности / небесного совершенства, Сагреди поясняет:
С великим изумлением, хотя и не без внутреннего бунта своего разума, слышу я, что тем природным телам, из которых складывается вселенная, в качестве признаков великолепия и совершенства приписывается неизменность, ненарушимость, непреходимость и т.д. – и, в отличие от них, огромным несовершенством считают: признаки изменчивости, появляемости, нарушимости и т.д. Лично я считаю Землю превосходной и достойной восхищения, как раз по причине стольких и столь различных перемен, появлений, преображений, которые неустанно на ней случаются. Если бы она, не подлегая никаким преображениям, вся представляла бы собой обширную, песчаную пустошь или нефритовый шар, или же, если бы во времена потопа замерзли покрывающие ее воды, и она превратилась бы в один заледенелый шар; если бы на ней ничего не рождалось, ничего не преображалось и не изменялось, тогда бы я считал ее бесполезной для мира глыбой, абсолютно бессильным, одним словом – излишним, как будто бы и не существующим в природе – и вот тогда разница для меня была точно такой же, что существует между животным живым и мертвым. То же самое сказал бы я о Луне, о Юпитере, и обо всех других шарах мироздания. Чем сильнее углубляюсь я в нелепости распространенных понятий, тем сильнее делаются они для меня легковесными и бессмысленными. Можно ли представить себе большую глупость, чем называние редких камней, серебра и золота драгоценностями, а почвы и грязи – ничтожностями? И как же это людям не приходит в головы, что если бы почва принадлежала к числу тех редкостей как драгоценные камни и благороднейшие из металлов, то не нашлось бы князя, который не посвятил бы мешка бриллиантов и рубинов и четырех телег золота в придачу, чтобы иметь, по крайней мере, горсть земли, достаточную, чтобы посадить в маленьком вазончике жасмин или посеять китайское яблоко, чтобы приглядываться, как тот всходит, растет, покрывается прекрасными листьями, пахучими цветами, замечательными плодами. Из этого следует, что отсутствие и избыток вызывают поднятие или снижение ценности предметов в глазах простонародья, которое поначалу назовет великолепным алмаз по причине его сходства с прозрачной водой, но не пожелает его поменять даже на десять бочек воды. Те, которые столь возбуждаются неуничтожимостью, неизменностью и т.д., приходят, как мне кажется, к высказыванию подобных утверждений лишь потому, что в страхе перед смертью желают прожить как можно дольше. При этом они не принимают во внимание, что если бы люди должны были быть бессмертными, то их уделом не было бы появление на свет. Такие люди заслуживали бы того, чтобы смериться взглядом с головой Медузы, которая бы превращала их в статуи из нефрита или алмаза, чтобы они сделались более совершенными, чем есть на самом деле.