Выбрать главу

Так что это было ошибкой с моей стороны, и она была вызвана пустыми амбициями и чистым невежеством, равно как и недостатком опыта. Это все, что желаю я сказать сейчас, после повторного прочтения своей книги (Сантильяна, стр. 255f).

После этого признания допрос был закончен, но Галилей, которому разрешили уйти, вернулся и по собствеенной воле дал дополнительное признание:

Дабы в полной мере доказать, что я не признавал и не признаю правдивой осужденного мнения относительно движения Земли и неподвижности Солнца, я готов, если только будут мне даны – как я сам того желаю – возможность и время, представить более четкое доказательство. Подходящей оказией тому является факт, что в уже опубликованной книге собеседники решают встретиться еще раз через какое-то время, дабы обсудить различные природные проблемы, не связанные с обсуждаемыми до того; при этой возможности, задержавшись на день или два, обещаю наново рассмотреть аргументы, приведенные в пользу того же фальшивого взгляда, и опровергнуть их таким образом, который укажет мне сам Господь. В связи с этим, прошу у Священного Трибунала, дабы он пожелал помочь мне по данному вопросу, чтобы я мог обратить в реальность эти желания (Свнтильяна, стр. 256).

Я позволял себе довольно резко критиковать Галилея, но не чувствую себя уполномоченным критиковать его за поведение перед инквизицией. Ему было семьдесят лет, и он боялся. Здесь не имеет значения то, что его опасения были преувеличенными, а его предложение о самосожжении (которое инквизиторы пропустили мимо ушей) совершенно ненужным. У его паники были психологические причины: это была неизбежная реакция лица, которое считало, будто бы может всех перехитрить и осмеять самого папу, как вдруг его "схватили за шиворот". Его вера в себя как сверхчеловека была превращена в пыль, воздушный шарик его гордыни был проколот. Как это описал Никколини, в посольство Тосканы он вернулся "более мертвый, чем живой".

Вновь его вызвали десятью днями позднее, 10 мая, на чисто формальный допрос, на котором он подал свою письменную защиту. В ее первой части он доказывал – "дабы представить чистоту моих намерений, ибо во всем, что я делаю, мне всегда чужды были какой-либо маскарад или мошенничество" – что у него не было осознания конкретного и абсолютного запрета, сделанного в 1616 году, и это ему удалось сделать убедительным образом. Главный тезис его защиты звучал так:

те ошибки, которые можно обнаружить в моей книге, не был сознательно введены с каким-либо скрытым и неоткровенным намерением, они вылетели из-под моего пера совершенно ненамеренно, в результате тщеславных амбиций и уступке желанию показаться более изысканным, чем большинство писателей, как, впрочем, я уже показал в ином признании.. Ошибку эту я готов исправить, вкладывая в это дело все свои старания, лишь только Ваши Преосвященства так мне прикажут или позволят.

Под конец он переходит на ноту покорной личной просьбы:

И, наконец, мне остается молить, чтобы вы приняли во внимание мое плачевное состояние здоровья, к которому, в возрасте семидесяти лет, довели меня десять месяцев постоянного психического напряжения и усталость от долгого и тяжкого путешествия в наименее подходящее время года – а еще (чтобы и это приняли во внимание) утрату большей части годов, на которые я мог рассчитывать в моем предыдущем состоянии здоровья. Я переполнен надеждой, которую подпитывает во мне вера в милость и доброту Ваших Преосвященств, моих судей, что они пожелают в ответ на мои моления подарить мне то, что по справедливости кажется надлежащей прибавкой к упомянутым мною страданиям как соответственное наказание за мои вины, учитывая мой преклонный возраст, о чем покорно прошу не забывать. Еще прошу учесть мою честь и добрую славу, нарушаемые клеветою людей, желающих мне зла, о стойкости которых в деле отъема у меня доброй славы можно сделать вывод из необходимости получения мною свидетельства Его Преосвященства кардинала Беллармино, которое я и прилагаю к своей защите.

После этого ожидалось, что последующая часть процесса будет уже чистой формальностью В ходе всего разбирательства к Галилею относились с вежливостью и наибольшей предупредительностью. Совершенно беспрецедентно, его не заключили в подвалах инквизиции, ему было разрешено проживать на Вилле Медичи в качестве гостя посла Тосканы вплоть до времени после первого допроса. Потом формально он должен был передать себя в руки инквизиции, но его не поместили в камеру, а выделили пятикомнатный апартамент в Священной Канцелярии, с окнами на площадь св. Петра и ватиканские сады, у него имелся свой лакей, а управляющий Никколини заботился о его еде и всем необходимом. В Священной Канцелярии он оставался с 12 апреля до 10 мая, то есть до дня третьего допроса. Затем, еще до завершения процесса, ему было разрешено вернуться в тосканское посольство – процедура, не известная по анналам не только инквизиции, но и вообще какого-либо судопроизводства. Вопреки легенде, Галилей ни единого дня не провел в тюремной камере.