Одним словом, среди пионеров научной революции атеисты были исключением. Практически все эти пионеры были людьми набожными, у которых не было намерений выгонять божество за пределы Вселенной, вот только им не удавалось найти для него места – точно так же, как они были не в состоянии определиться с месторасположением рая и ада. Верховный Математик сделался излишним; Его из вежливости удерживали на этой фиктивной должности, пока Он постепенно не расплылся в тканях закона природы. Механическая Вселенная не содержала трансцендентного фактора. Богословие с физикой разошлись не в гневе, но в печали; не по вине Галилея, но потому что они надоели друг другу, и им нечего уже было сказать.
Развод вызвал последствия, которые нам уже известны из подобного рода ситуаций в прошлом. Отрезанное от того, что когда-то называлось философией природы, теперь же – точными науками, богословие продвигалось вперед по специализированному, доктринальному пути. Эпоха ведущей роли бенедиктинцев, францисканцев, томистов, иезуитов в научных исследованиях завершилась. Для любопытствующего интеллекта церковные учреждения сделались почтенными анахронизмами, хотя те, все так же, время от времени и поддерживали дух уменьшающегося количества индивидуумов – ценой расщепления их разума на несовместимые половинки. Сделанное Уайтхедом замечательнейшее резюме ситуации 1926 года, сейчас, поколение спустя, является еще более верным и правдивым:
Бывали периоды реакции и оживления. Но, как правило, спустя поколения, мы наблюдали постепенное разложение религиозных влияний на европейскую цивилизацию. Любое религиозное оживление теперь уже скромнее предыдущего, всяческий период ослабления религии углубляет ее упадок.. Кривая среднего состояния религиозности четко указывает на ослабление религиозной тональности. […] Религия проявляет тенденцию к вырождению и принимает облик приличной формулы, украшающей жизнь в комфорте.
[…] Вот уже двести лет, как религия находится в состоянии обороны, да и то, слабой. В течение этого периода мы имели дело с беспрецедентным прогрессом мысли. Разум стал перед лицом множества новых ситуаций. Ни к одной из таких ситуаций религиозные мыслители готовыми не были. То, что признавалось существенным, как правило, встречалось с противодействием, с растерянностью, с анафемой, чтобы, в конце концов, поддаться изменениям и совершенно иной интерпретации. После того следующее поколение апологетов религии поздравляло верующий мир с получением более глубокого видения. Неустанное повторение такого недостойного отступления, причем, на протяжении многих поколений, практически полностью разрушило интеллектуальный авторитет религиозных мыслителей. Отметьте следующий контраст: когда Дарвин или Эйнштейн объявляют теории, которые изменяют наше мышление, это является триумфом науки. Мы не говорим, будто бы наука понесла еще одно поражение, поскольку теперь давние взгляды игнорируются. Нам известно, что сделан очередной шаг на пути научного познания.
Религия не возвратит себе давнего значения, если не сможет становиться лицом к лицу с переменами в том же духе, с которым это делает наука. Ее принципы могут быть вечными, но вот выражение этих принципов требует постоянного развития. […]
Религиозные споры XVI и XVII столетий вызвали то, что богословы очутились в сложной интеллектуальной ситуации. Они всегда атаковали и защищались. Они представляли, будто бы являются гарнизоном или крепостью, окруженной вражескими силами. Но все подобные представления являлись лишь полуправдой. Потому-то они столь популярны. В то же самое время они весьма опасны. Подобная картина подпитывала агрессивный дух сектантства, который, по сути своей, является выражением окончательного отсутствия веры. Эту картину никто не осмеливался модифицировать, поскольку отбрасывалась возможность отсоединения духовного послания из ассоциаций конкретного типа образности. […]
[…] Мы обязаны знать то, что понимаем под религией. Церкви, представляя свой ответ на данный вопрос, подчеркивали те аспекты религии, которые выражаются либо в категориях, приспособленных к эмоциональным реакциям минувших эпох, либо в категориях возбуждения современной чувственной заинтересованности, лишенной, однако, религиозного характера. […]