Религия – это видение чего-то, что выходит за верхние, внешние и внутренние рамки прохождения реальных предметов, проявляя нечто реальное, но еще ждущее своей реализации, нечто такое, что представляет собой отдаленную возможность, и в то же самое время является величайшим из наличествующих фактов, чем-то, что придает смысл всему преходящему, но само оно избегает нашему определению, это нечто такое, владение чем является наивысшей ценностью, но, тем не менее, оно находится за пределами наших действий, это нечто представляет собой наивысший идеал и его безнадежным поиском[358].
6. Фокус с исчезновением
Для второго из членов разводящейся пары, для науки, развод с партнером поначалу казался делом однозначно положительным. Освобожденная от балласта мистицизма, наука могла помчаться на всех парусах с головокружительной скоростью и совершить завоевание новых земель, о которых раньше никому и не снилось. В течение пары столетий она преобразовала мировоззрение homo sapiens, одновременно преобразив и лицо планеты. Но за все это пришлось заплатить пропорциональную цену: наука завела род людской на самый край физического самоуничтожения, а в духовном плане: сама загнала себя в беспрецедентный тупик. У плывущего без балласта физика реальность постепенно просыпалась сквозь пальцы. Из материалистического мира испарилась материя.
Весь этот фокус со сверхъестественным исчезновением начался, как мы сами видели, с Галилея и Декарта. В знаменитом фрагменте Il Saggiatore (см. Стр. 215) Галилей изгонял те качества, которые представляют саму суть мира, воспринимаемого чувствами – цвета, звуки, тепло, запахи и вкусы – с территории физики на территорию субъективной иллюзии. Декарт сделал следующий шаг в этом процессе, сведя реальность внешнего мира к частицам, единственными качествами которых были растяжимость в пространстве и движение в пространстве и во времени. Такой революционный подход к природе поначалу казался настолько обещающим, что Декарту казалось, будто бы ему в одиночку удастся завершить построение нового здания физики. Не столь оптимистичные современники оценивали, что процесс вырывания у природы всех ее тайн способен занять целых два поколения. "Общее число явлений крайне мало, - заявил Френсис Бекон, - а выявление всех причин и создание наук это вопрос нескольких лет" (цит. по Butterfield, стр. 90).
Но в течение последующих двух сотен лет фокус с исчезновением все так же продолжался. Каждая из "окончательных" и "несократимых" первичных признаков физического мира поочередно оказывалась иллюзией. Растаяли в воздухе твердые атомы материи; понятия вещества, силы, детерминируемых причинами последствий и сама структура пространства и времени оказались столь же иллюзорными, как и "вкусы, запахи и цвета", к которым столь презрительно относился Галилей. Любой прогресс физической теории, приносящий с собой обильную технологическую жатву, был выкуплен утратой понимания мира. Эти потери в интеллектуальном балансе были значительно менее видимыми, чем зрелищные прибыли. Такое положение вещей воспринималось с легким сердцем, словно проходящие тучки, которые развеются вместе с очередным прогрессом науки. Серьезность ситуации сделалась очевидной лишь во втором квартале нашего столетия, и то, для более философски настроенных ученых, которые сохранили немного стойкости в отношении того, что можно назвать новой схоластикой теоретической физики.
По сравнению с картиной мира, которую нам рисует современный физик, птолемеевская вселенная эпициклов и хрустальных сфер представляет собой идеал здравого смысла. Стул, на котором я сижу, кажется твердым и жестким фактом, тем временем мне известно, что я сижу на практически абсолютной пустоте. Древесина, из которого стул изготовлен, состоит из волокон, которые состоят из молекул, которые состоят из атомов, которые представляют собой миниатюрную Солнечную Систему с ядром внутри и электронами, вращающимися вокруг него словно планеты. Все это звучит достаточно привычным, но здесь важны размеры. Диаметр пространства, занимаемого электроном, равняется всего лишь одной пятидесятитысячной расстояния от электрона до ядра. Остальная часть внутреннего строения атома – пустая. Если бы ядро увеличить до размеров горошины, ближайший электрон оказался бы на расстоянии около 175 ярдов (почти 160 м – Прим.перевод.). Комната с пляшущими в воздухе несколькими пылинками просто "толкучка" по сравнению с пустотой, которую я называю стулом, и на котором сижу.