Алексей — егерь Карачингильского кордона — мне сочувствует:
— Тяжелая у вас работа. Целый день на солнце, в жару. Да такая мелочь, букашки, бяки всякие!
Я же рад своей профессии охотника за неразгаданными тайнами жизни насекомых. А жара и сухость в тягость только тому, кто не видит интересного.
Сегодня я ничего не встретил интересного и поэтому возвращался с поля усталый, изнывая от зноя, и рощица каратуранги с прохладным ручьем мне казалась райским уголком. Вблизи кордона по дороге навстречу шел Алексей. Он таинственно улыбался и повернул со мной обратно. С минуту мы шли молча.
— Сейчас я вам покажу штуку, — сказал Алексей. — Поймал ее на столе. Ни на что не похожа. Ни паук, ни насекомое, ни мокруша. Все время лежит, мертвой притворяется, а иногда не стерпит, шевельнется. Ноги раскорякой, брюха нет, крылья торчком. Бяка какая-то!
Мне не до находки Алексея. За несколько дней жизни на кордоне он донял любопытством. Все время тащит насекомых, спрашивает:
— Какая штука на голове? Усы. И такие дивные!
— А что за иголочка сзади? Яйцеклад. И такой длинный!
— И у этой мелюзги есть сердце! — удивляется он. — И печень, и нервы, и почки?
Наверное, и сейчас что-нибудь тоже поймал обыкновенное. Я же устал, хочу пить, но покорно иду смотреть.
Алексей осторожно берет кусок газетной бумаги и медленно-медленно разворачивает его. Я всматриваюсь в небольшой комочек и не могу понять и поверить своим глазам. Мелькает мысль, что передо мной что-то совершенно необыкновенное, новое, очень интересное. Действительно, ни паук, ни насекомое, ни мокрица. Ноги раскорякой, брюшка нет, и крылья торчком.
В доме сумрак, плохо видно. Алексей раскрывает занавески, распахивает маленькое окно. В комнату врывается жаркий воздух.
Я вынимаю лупу. Сейчас все выяснится. Но бумажка пуста. Бяка неожиданно исчезла, улетела, обманула нас. Я горюю.
Досадно потерять неизвестное насекомое. От этого оно кажется еще более необычным. Может быть, где-нибудь притаилось на полу?
Мы ползаем по комнате, сталкиваемся друг с другом.
— Нашел! — радостно кричит Алексей. — Опять притворилось мертвым.
Теперь я осторожен и медленно подношу к незнакомцу мокрый палец. Прилип, копошится, болтает одной ногой. Быстрее за лупу. А под ней…
Как велика сила воображения! Под лупой я вижу самую обыкновенную шкурку слинявшего паука. Вот на ней восемь больших выразительных глаз, щипчики с ядоносными крючками, корежистые ноги, покрытые шипиками и щетинками, скомканный комочек оболочки брюшка и панцирь груди, раздвоенный трещинкой на две части и похожий на крылья. Шкурка нежна, легка, легче перышка, и колышется от моего дыхания.
— Вот так бяка! — разочарованно говорит Алексей. — А я думал…
Я сижу в тени большого лоха на вьючном ящике и пишу отчет о работе.
Тугаи изнывают от зноя, а солнце такое яркое, что слепит глаза. Вокруг кипит разноликая жизнь, она везде, всюду и пульсирует быстро, неуемно, как сердце после усиленного бега.
Вот рядом со мною на широком листе невысокого тростничка примостился небольшой светлый в мелких пятнышках и полосках паучок-тенетник. Он бегает взад и вперед, волнуется, что-то затеял или потерял и никак найти не может. Но вот закрутился на одном месте. Взбалмошный какой-то или больной? Зачем так попусту тратить силы?
Но я неправ. Каждое движение паучка рассчитано. Он занят делом, и на листике постепенно появляется белое прозрачное пятнышко, тончайший шелковый платочек из нежнейшей паутинной ткани.
У паучка же важное дело. Из брюшка появляется желтоватая капелька и быстро растет. Через лупу видно, что в ней плавают крохотные идеально круглые прозрачные шарики-яйца.
Я все поглядывал на паука краешком глаза, но когда различил яички, не смог писать, отложил в сторону работу и смотрю, что будет дальше.
Паук торопится, не отдыхает. Теперь он набрасывает над желтой каплей широкие петли рыхлой паутинной ткани. Потом они становятся все гуще и гуще, плотнее, в то время как жидкость высыхает и осаждается мельчайшим порошком на яичках.
Кажется, упорная работа заботливой матери закончена. Теперь яички тщательно упакованы, обложены рыхлым войлоком, прикрыты плотной тканью. Паучок замирает на месте, чистит ноги, облизывает коротенькие придатки — педипальпы. Ему пора отдыхать, а мне приниматься за дело.