У трейлера, появившегося здесь, когда Кристина уезжала в деревню Джошуа Три, чтобы забрать свою почту, сделать покупки и зайти в прачечную, стояла маленькая женщина в накрахмаленном хлопчатобумажном домашнем платье. Ей было чуть больше пятидесяти, седые вьющиеся волосы обрамляли лицо с резкими, но добрыми чертами.
— Ну не самое ли чудесное утро, какое вы когда-либо видели? — спросила она, широко улыбаясь.
— Замечательное, — согласилась Кристина.
— Кэл и я... Кэл — мой муж — решили, что это самое лучшее место для лагеря во всем штате, особенно весной.
— Значит, вы бывали здесь и раньше?
— О да, много раз. — И она с нескрываемым любопытством посмотрела на цепь и замок.
— Ты тоже устраиваешься лагерем, дорогая?
— Нет, — ответила Кристина. — Я здесь живу.
— Правда? Ты работаешь в Монументе, да?
Кристина отрицательно покачала головой.
— В пределах Монумента есть несколько частных участков земли. Один из них принадлежит мне.
Она внезапно вспомнила о своих замороженных продуктах, начинающих таять, и направилась к машине.
Женщина пошла рядом.
— Вот это да. О подобном можно только мечтать! Владеть почти что парком. Кто бы говорил о частной собственности. И где ваша обитель?
— Полторы мили дальше по дороге.
Кристина взялась за ручку дверцы машины.
Женщина глуповато рассмеялась.
— Хороша же я: болтаю здесь с тобой, а даже не представилась. Я — Эмми Хокинс.
Ее широкая и дружелюбная улыбка заставила улыбнуться и Кристину.
— Кристина Вилз.
— Очень рада с тобой познакомиться. — И она протянула руку, украшенную несколькими красивыми цыганскими кольцами. — Кристина — хорошее имя. Не знаю, почему мои предки решили назвать меня Эмми, но полагаю, мне придется жить с ним всю оставшуюся жизнь.
Она оглянулась вокруг, щурясь от яркого солнца.
— Ну где же Кэл? Я хочу, чтобы он познакомился с тобой. Не успели мы припарковаться, он сразу бросился на очередные исследования местности. Как ребенок! Мы собираемся пробыть здесь пару недель. Почему бы тебе не поужинать с нами как-нибудь вечерком? Кэл отлично готовит бифштексы.
— Спасибо, возможно, я воспользуюсь вашим приглашением, — Кристина открыла дверцу «шеви». — Желаю приятно провести здесь время, миссис Хокинс.
— Рассчитываем на это. И зови меня Эмми.
Кристина переехала за цепь и вышла из машины, чтобы вновь повесить замок. Она помахала Эмми Хокинс, наблюдавшей за ней.
— До свидания.
— Пока, Крисси, и не забудь навестить нас.
Кристина улыбнулась про себя. Гостеприимность Старого Запада. Но это было правдой: здесь, в пустыне, люди были дружелюбнее. Она желала бы быть более открытой и раскованной в общении с ними, легком и естественном. Но из тихого, немного замкнутого ребенка она выросла в сдержанную, знающую себе цену, молодую женщину. Такова была ее натура, и, как она полагала, ей суждено примириться с ней, как Эмми Хокинс со своим именем.
Узкая дорога пролегала вдоль широкого песчаного русла, по берегам которого росли мескитовые деревья и пустынные ивы с набухшими почками. На равнинах до самого подножия скалистых холмов раскинулись прекрасные поля диких цветов всех оттенков желтого, белого, золотистого и голубого. Словно летающие цветы вокруг машины вились оранжевые бабочки с черными и белыми пятнышками. «Раскрашенные леди», — говорил о них Барт Девлин и объяснял, что подобные миграции из Баджо в Северную Калифорнию происходят лишь раз в несколько лет.
Кристина остановила машину, чтобы дать пройти недавно вышедшей из зимней спячки пустынной черепахе. Она выглядела древней, как мир, но по размерам панциря Кристина поняла, что та еще молода. Черепаха медленно, но целенаправленно переползала дорогу, высунув голову с яркими глазами, словно изучая машину. Кристина подумала: «Уж не приняла ли она ее «шеви» за свою отдаленную, гигантскую родственницу».
«Это место, определенно, навевает странные мысли», — подумала она усмехнувшись и продолжила свой путь, стараясь не съезжать с колеи, пока вдали не показался Стоун Хаус[4].
Здание стояло прямо на скале и, казалось, было построено скорее Семью Гномами, чем обыкновенным человеком. Дом во многом имел случайную форму, так как фундамент повторял причудливые изгибы скалы, и некоторые комнаты были выше других. Восточную сторону украшало крыльцо, крыша которого поддерживалась изящными арками из разноцветных камней. Кто бы мог предположить, что странный старик дядя Сперджен обладал таким хорошим чувством пропорции и красоты?
Но он также был и практичным человеком. Дом имел двойную крышу, так что воздух между ними являлся барьером и для жары и для холода, а стены, толщиной в фут, служили естественными изоляторами. За домом была ветряная мельница: из-за почти постоянного ветра всегда качающая воду из колодца и создающая таким образом достаточное давление водопровода внутри дома.
Электричества в доме не было, хотя Барт Девлин неохотно, но вынужден был признать, что водяная мельница, несомненно, сможет работать как силовой двигатель для генератора. Когда Кристина точно решит, на сколько она здесь останется, то серьезно подумает об этой возможности получения электроэнергии.
Остановив машину у задней двери, она услышала, как радостно залаял Горнист. Черный лохматый, он пулей вылетел из-за двери и бешено закрутился у Кристины в ногах. Большими лапами с белыми носочками он неуклюже наступал ей на ноги, резво прыгая вокруг. Он уже совсем не походил на того несчастного голодного шестимесячного щенка, которого она нашла в январе.
Январь — месяц сильнейших ветров и неожиданных кратковременных снегопадов; месяц ужасных воспоминаний, сомнений и сожалений о том, что она так неосмотрительно связала свое будущее с этим Богом забытым местом.
Целых три дня Кристина не могла тогда выехать с ранчо Стоун Хаус из-за снежных заносов. У нее не было цепей для «шевроле», да если бы даже и были, она все равно не знала, как их прикреплять. Но на третий день в полдень снег начал стремительно таять, и к ночи появились одинокие островки песка. Небо расчистилось от туч, огромные ледяные звезды сверкали холодным светом. Ветер завывал и раскачивал голые ветви дерева, растущего у задней двери.
Кристина сидела в Стоун Хаусе, поленья в камине уже догорели, и она лениво думала, что пора идти спать. В течение последнего часа она недвижно сидела в кресле, уставившись на языки пламени, отбрасывающие причудливые тени.
Прошел год со дня смерти Дэвида, и ее пугало, что от того времени остались только разрозненные отрывочные воспоминания, боль, разочарование и отдельные вспышки других впечатлений: она пришла в себя в больнице под кислородной маской; письмо из Национальной Парковой службы с предложением продать им собственность, доставшуюся ей от двоюродного дяди Сперджена Гринафа; сердитый доктор, предупреждающий о физическом и моральном истощении, ее решение уехать в пустыню Мохау.
Она знала, что происходили и другие события, знала, что подписала с издательством контракт на иллюстрирование детской книжки, что продала кондоминиум[5], собрала вещи, попрощалась... И уехала от лихорадочной жизни Лос-Анджелеса в простой и тихий Стоун Хаус. Как смешно вышло, что вспоминая всех своих знакомых, она сожалела о расставании только с Хейлом Филлипсом, который однажды поставил ее в такое неловкое положение!
Но все эти события окрашивались одним, слишком горьким, воспоминанием об умирании Дэвида: умирание, длившееся три месяца, он худел, слабел прямо у нее на глазах; а взгляд Дэвида молил понять его слова, до неузнаваемости искаженные разгоряченным мозгом.
Кристина вздрогнула и резко встала с кресла. Все кончилось. Шесть чудесных лет их брака и три кошмарных месяца, во время которых она практически не спала и не ела, если только Хейл Филлипс не ставил перед ней еду и стакан вина. Потому что единственное, чем она — или любой другой — могла помочь Дэвиду, было ее присутствие и ее любовь.