Вскоре папа начал готовить нас к конкурсам талантов. Он оказался прекрасным наставником и потратил немало времени и денег на нашу подготовку. Талант человеку дает Бог, а отец учил нас, как его развивать. Кроме того, у нас, я думаю, был врожденный дар к выступлению на эстраде. Нам нравилось выступать, и мы все в это вкладывали. Отец сидел с нами каждый день после школы и репетировал. Мы выступали перед ним, и он давал нам советы. Кто оплошает, получал иногда ремнем, а иногда и розгой. Отец был с нами очень строг, по-настоящему строг. Марлону всегда доставалось. А меня наказывали за то, что происходило, как правило, вне репетиций. Папа так меня злил и делал так больно, что я пытался дать ему в ответ, и получал еще больше. Я снимал ботинок и швырял в него или просто начинал молотить его кулаками. Вот почему мне доставалось больше, чем всем моим братьям вместе взятым. Я никогда отцу не спускал и он готов был меня убить, разорвать на части. Мама рассказывала, что я отбивался, даже когда был совсем маленьким, но я этого не помню. Помню только, как нырял под стол и убегал от него, а это его еще больше злило. У нас были очень бурные отношения.
Так или иначе большую часть времени мы репетировали. Репетировали постоянно. Иногда поздно вечером у нас выпадало время поиграть в игры или с игрушками. Случалось, играли в прятки или прыгали через веревочку, но и только. Большую часть времени мы трудились. Я хорошо помню, как мы неслись с братьями домой, чтобы успеть к приходу отца, потому что туго нам пришлось бы, не будь мы готовы начать репетицию вовремя.
Во всем этом нам очень помогала мама. Она была первой, кто открыл наш талант, и она продолжала помогать нам его реализовывать. Едва ли мы смогли бы достичь того, чего мы достигли, без ее любви и доброжелательности. Она беспокоилась за нас: мы ведь находились в таком напряжении, по стольку часов репетировали, но хотели показать все, на что способны, и действительно любили музыку.
Музыку ценили в Гэри. У нас были собственные радиостанции и ночные клубы, и не было недостатка в людях, желавших в них выступать. Проведя с нами в субботу днем репетицию, папа отправлялся посмотреть местное музыкальное шоу или даже ездил в Чикаго на чье-нибудь выступление. Он постоянно старался выискать что-то, что могло бы нам помочь. Вернувшись домой, он рассказывал нам, что видел и кто как выступал. Он был в курсе всех новинок, будь то в местном театре, проводившем конкурсы, в которых мы могли бы участвовать, или в «Кавалькаде Звезд» с участием знаменитых актеров, чьи костюмы и движения мы могли бы перенять. Иногда я не видел папу до воскресенья, пока не возвращался из церкви, но как только я вбегал в дом, он начинал мне рассказывать о том, что видел накануне. Он убеждал меня, что я смогу танцевать на одной ноге, как Джеймс Браун, стоит только попробовать. Вот так получалось со мной: прямиком из церкви — на эстраду.
Мы начинали получать награды за наши представления, когда мне было шесть лет. Каждый из нас теперь знал свое место: я выступал вторым слева, лицом к публике, Джермейн с краю от меня и Джеки справа. Тито со своей гитарой стоял на правом краю, рядом с ним — Марлон. Джеки вырос и возвышался надо мной и Марлоном. Так мы выступали на одном конкурсе за другим и получалось неплохо. Другие группы ссорились между собой и распадались, мы же выступали все более слаженно и набирались опыта. Жители Гэри, ходившие регулярно на конкурсы талантов, стали нас узнавать, поэтому мы старались превзойти себя и удивить их. Нам не хотелось, чтобы они скучали на нашем представлении. Мы знали: все новое всегда к лучшему, это помогает расти, поэтому мы не боялись новых элементов в нашем исполнении.
Победа на любительском вечере или конкурсе талантов с десятиминутной программой, состоящей из двух песен, требует затраты такого же количества энергии, что и полуторачасовой концерт. Я убежден: это потому, что нет места для ошибок, поскольку выкладываешься так, что за одну-две песни тебя поистине сжигает изнутри — куда больше, чем когда ты неспешно исполняешь двенадцать или пятнадцать песен подряд. Эти конкурсы талантов были нашим профессиональным образованием. Иногда мы приезжали за сотни миль, чтобы спеть пару песен, и очень надеялись, что толпа не отвергнет нас, потому что мы не местные. Мы состязались с людьми разного возраста и умения — от профессиональный групп и актеров до певцов и танцоров, как мы. Нам нужно было завладеть вниманием зала и удержать его. Ничто не предоставлялось случаю — ни костюмы, ни обувь, ни прически. Все должно быть, как задумал папа. Мы действительно выглядели поразительно профессионально. После такого планирования, если мы исполняли песни как на репетиции, награда сама шла к нам в руки. Так было, даже когда мы выступали в Уоллес-Хай — той части города, где были свои музыканты и своя клика. Мы бросали им вызов на их собственной территории. Само собой, у местных музыкантов всегда были свои поклонники, так что, когда мы покидали свои края и приезжали в чужие, бывало очень тяжело. Когда конферансье поднимал над нами руки, «призывая» к аплодисментам, нам хотелось, чтобы публика понимала: мы выложились больше всех остальных.
Все мы — и Джермейн, и Тито, — когда играли, находились под огромным давлением. Наш менеджер был из той породы людей, которые любят напоминать: Джеймс Браун штрафовал музыкантов из своих «Знаменитых языков пламени», если кто-то опаздывал со вступлением или фальшивил во время представления. Будучи солистом, я чувствовал, что в большей мере, чем остальные, не могу позволить себе «отдохнуть вечерок». Помнится, я был на сцене вечером после того, как целый день пролежал больной в постели. В ту пору мне еще трудно было собраться с силами, и тем не менее я знал, что мы с братьями должны все делать безупречно — разбуди меня ночью, и я исполню всю программу. Когда я себя так чувствовал, я все время напоминал себе, что нельзя искать в толпе кого-нибудь знакомого или смотреть на конферансье, так как это может отвлечь. Мы исполняли песни, которые люди слышали по радио или те, которые, как считал отец, уже стали классикой. Если ты сбивался, то моментально это слышал, потому что любители музыки знали эти песни и знали, как они должны звучать. Если же у тебя возникало желание изменить аранжировку, она должна была звучать лучше оригинала.
Мы получили первое место на общегородском конкурсе талантов, когда мне было восемь лет. Мы исполняли нашу версию песни «Девочка моя». Конкурс проходил в нескольких кварталах от нас, на Рузвельт-Хай. С того момента, как Джермейн взял первые ноты на бас-гитаре, а Тито — первые аккорды на гитаре и до того, как мы исполнили припев впятером, весь зал стоя слушал всю песню. Джермейн и я пели по очереди куплеты, а в это время Марлон и Тито волчком вертелись по сцене. Чудесное это было чувство, когда мы передавали из рук в руки приз, самый большой из тех, что мы до сих пор получали. В конце концов мы водрузили его на переднее сиденье машины, как ребенка, и поехали домой, а папа приговаривал:
— Если будете выступать так, как выступали сегодня, им просто придется вручать вам призы.
Так мы стали чемпионами города Гэри.
Нашей следующей целью было завоевать Чикаго, потому что там была постоянная работа и лучшая устная реклама в округе. Мы со всем усердием начали планировать нашу стратегию. Группа отца играла в тональности чикагских групп «Мадди Уотерз» и «Хоулинг Вулф», но отец, мысливший достаточно широко, понимал, что не менее привлекательны и более звучные протяжные мелодии, нравившиеся нам, детям. Нам повезло, потому что многие люди его возраста не были так прогрессивны. В самом деле, мы знали музыкантов, считавших, что тональность шестидесятых — не для людей их возраста, но к папе это не относилось. Он умел распознать хорошее пение — даже рассказывал нам, что видел известную группу «Спэниелс» из Гэри, когда они уже стали «звездами», хотя и были не намного старше нас. Когда Смоуки Робинсон из «Мираклз» пел такие песни, как «След моих слез» или «У-у-у, крошка, крошка», он слушал с не меньшим вниманием, чем мы.
В шестидесятых Чикаго в музыкальном отношении еще не был отброшен назад. Такие великолепные исполнители, как Кэртис Мейфилд, Джерри Батлер, Мейджер Лэнс и Тайрон Дэвис выступали с группой «Импрешнс» по всему городу в тех же местах, что и мы. Тогда отец стал уже нашим постоянным менеджером, работая лишь полсмены на заводе. У мамы были кое-какие сомнения по поводу разумности подобного решения. Не потому, что она думала, будто у нас не получается — просто она не знала никого кто бы проводил большую часть времени, пытаясь пристроить своих детей в музыкальный бизнес. Еще меньше ей понравилось, когда папа рассказал, что устроил нам постоянный контракт на выступление в ночном заведении Гэри «У мистера Лакки». Нам приходилось проводить выходные в Чикаго и в других местах, где мы пытались выиграть на все возраставшем числе любительских конкурсов, а поездки эти обходились не дешево, поэтому работа «У мистера Лакки» пришлась очень кстати. Мама удивлялась тому, как нас принимали, и очень радовалась наградам и вниманию публики, но очень за нас волновалась. За меня она волновалась, потому что я был самый младший.