И Намахову представлялся город, полный пешеходов в мелкоступах. Все спокойны и приветливы. Супруги связывают обувь шнурками обоюдно и перемещаются только рядышком, дети их тоже прикрепляются, причем соблюдается следующий порядок. Обувь ребенка, идущего справа от родителя, привязывается левым ботинком к правому родителя, и наоборот – если шагает слева, то правым ботинком к левому родителя. Таким образом закрепляются два ребенка, но если их больше? Тогда детей надлежит прикреплять по старшинству, старшие ближе к родителям, а младших закреплять по сторонам от старших.
Всё это Намахов тщательно продумывал в троллейбусе, когда ездил в редакцию.
Но как повлиять на массы? Сергей всё не решался сделать это через газету. Начальство – могло не так понять. Рекламировать мелкоступы в прессе надо, подготовив начальство предварительно.
Что-то смешалось и соединилось, редакция совместилась в пространстве и времени с офисом малого предприятия «Гравитон М», арендовавшем кабинеты на третьем этаже зачахшего НИИ, от которого остались только шкафы в туалетах, полные старых папок с документами. У двери проходной среди табличек прикручена была вывеска «Гравитон М». Намахов останавливался, наклонял голову – надпись на его глазах менялась: «Астрал». Предмет зависит от точки зрения.
Астрал – М. Редакция газеты. Дорогая редакция, я чувствую себя всё лучше и лучше. Благодаря вам у меня отсохли подвижные жгутики, образовавшиеся на ладони от мутации, вызванной использованием мобильного телефона.
Первое время коридоры наполнились грохотом падающих тел. Намахов смеялся – не привыкли еще сотрудники к мелкоступам, забывают! Но как-то Борис Леонидович подошел к нему, тронул за плечо и сказал:
– Знаешь, Сережа, жизнь моя изменилась к лучшему.
– Это мелкоступы, – утвердительно кивнул Намахов.
– Да, ты прав. Я буду докладывать в министерство.
Наверху восприняли, прикинули, и уже склонились к, но, чтобы окончательно утвердить, пожелали личного с философом общения. Дело государственной важности! И нужно до поры до времени сохранить его в тайне. Намахову назначили явиться в четырнадцать ноль-ноль подземным ходом, что начинался на склонах Днепра и должен был привести Сергея к самым высшим эшелонам власти. Знает ли он, где дверка в склоне? Конечно же да. Он не посмел уточнить. До встречи. На том конце повесили трубку.
Воодушевленная скрутилась ушками на кустах зелень – это называется листья. Ноябрь выхаркал кровью декабрь, и тут расцвели вишни. С отрывного календаря так и летели листки, а Намахов ловил да читал с них мудрые пословицы и заметки о юбилеях писателей и покойных политических деятелей. Намахов вспомнил, что его пригласили в тайное общество сыроедов. Бумажка с адресом лежала у него в кошельке.
– Папа, не пойти ли нам и попить квасу? – спросил Сергея Миша. Они стояли на балконе и глядели, как в черном небе крутится сияющая воронка. Оттуда сыпался град.
Неподалеку от дома, на углу, сидела тетка при бочке и наливала в пластиковые стаканчики квас.
– Там дохлые мыши, – ответил Сергей. Ему не хотелось спускаться.
– Ну так я схожу сам.
– Сходи.
Внизу под балконом крутил головой председатель кооператива. Вот он перемахнул через перила палисадника, опустился на четвереньки по покарачкал среди цветов, раздвигая их пальцами.
– Монетки ищет, – заметил Сергей.
– А кто их туда бросает? – спросил Миша.
– Я.
– Зачем?
– Чтоб он искал.
За квасом Миша идти расхотел, а ближе к полуночи надел клеенчатый плащ – лил сильный дождь – и пошел проветриться. Я, говорит, пойду проветрюсь.
– Ну иди! – сказал Сергей.
Сын вернулся ближе к рассвету, вымокший до нитки, стуча от холода зубами. Принес в кульке – копейки, несколько сломанных лезвий, три прищепки.
– Негусто! – Сергей улыбнулся, – В следующий раз вместе пойдем!
Дождались полуночи и отправились, а снова ливень. Но днем Сергей много пятаков с балкона набросал, грех их так оставить. И вдруг осенило, раз уж собрались.
– А давай, – говорит, – пойдем на Брусиловскую улицу.
– Зачем?
– Дело там одно есть. Называется сыроеды.
Транспорт уже того, тю-тю, надобно пехом добираться по мосту через Днепр, в Новобеличи. Долго ли, коротко... На правом берегу по коллекторам и теплотрассам, сверяясь с обстановкой через люки.
Частный сектор, сиренью пахнет, хотя уж завяла. На асфальте узкой дороги написано: «КОРЖ!», Сергей указывает рукой:
– Это знак!
– А что он означает?
– Я не знаю. Наверное, скоро поймем.
Неприметный домик, за деревянным линялым заборушкой, в садике. Намахов смотрит в бумажку. Здесь. А уж ранёхонько, солнце тужится рассвесть. Сергей стучится в калитку, громко возвещает:
– Незваные гости!
Только собака по соседству бухающим лаем откликнулась. Сергей руку ко рту поднес, крикнул:
– Ау!
– Ау! Ау! – Миша стал присаживаться и повторять на все лады разными голосами.
Пуще того собака залаяла. Там же, у соседей, в форточке высунулось злое, с усами как у Гитлера, лицо:
– Вы чего шумите?
– Пришли проведать старых знакомых, давно не виделись, – пояснил Намахов.
– Хозяев нет дома! Они отдали нам ключи, мы следим за домом.
– Как быстро летит время, – покачал Сергей головой, – Еще неделю назад я пил у них чай.
– Вы врете, их уже полгода нет!
– Ну может хозяева возвращались, и не поставили вас в известность.
– Так, давайте, пошли отсюда! Я сейчас поворачиваюсь и вызываю милицию.
– Да хоть конную армию! – и шепнул Мише краем губы: «Уходим».
Пригнулись, так, что за забором их не стало видно, и пошагали прочь, впрочем недалеко. Остановились, посовещались, спрятались за куст и начали выжидать. На вишнях среди листков – завязь. Стучит весна в висках.
В то же время, Анечка Намахова, дома, просыпается. Мужа и сына нет. Наверное, на рыбалку пошли – озаряется мыслью. Приставляет руки ладонями к голове, словно уши у овчарки стоят, шевелит ими и повторяет:
– Уху, уху, сделаем уху!
А на Брусиловской, в усадьбе, откуда лаяли, усатый сошел с табуретки под форточкой. Без табуретки Егор Фуксин был много ниже. В комнату на четвереньках забежал его брат Макар. Это он лаял. Чтобы не держать собаку и не кормить лишний рот, братья, соблюдающие строгую экономию, по очереди дежурили во дворе. За забором всё равно не видно, кто гавкает.
Егор придерживался мировоззрения, что сущее лишь зримое, а зримое – выдуманное. Брат, вид за окном, чашка на столе, продавщица в киоске – всё это плод воображения разума Егора, являемый восприятию по мере надобности. Когда Макар что-то говорит Егору, это Егор сам себе говорит, влагая свои слова в уста воображаемого брата. Вселенная сосредоточена в Егоре и в действительности не существует ничего более, кроме хода его мысли.
– Я спать, – сказал Макар. Стенные часы с кукушкой и двумя свисающими на цепочках тяжелыми шишками показывали пять. Егор вышел во двор и уселся на низенькую табуретку. Если кто будет проходить мимо, Егор станет греметь цепью, шатать забор и лаять, изображая беснующегося сторожевого пса.
10
Там еще, у забора, отец и сын Намаховы посовещались, как быть. И возникла мысль, требующая воплощения. Оба ушли. Поехали, в центр города.