Она увязла в этом по самые уши. Ну, на самую малость.
Сериза подняла брови.
— Я всю жизнь прожила на этом болоте. Что заставляет тебя думать, что ты сможешь поймать меня?
Уильям ухмыльнулся, обнажив белые зубы и по-волчьи захихикал. Тихий скрипучий звук заставил ее вздрогнуть. В этот момент Сериза с абсолютной уверенностью поняла, что он будет преследовать ее, загонять, пока не поймает. Она никуда не денется. Не обойдется и без драки, которую никто из них не хотел.
Сериза посмотрела на него в ответ, прямо в эти горящие глаза. Он слегка наклонился вперед, голодное существо внутри него полностью сосредоточилось на ней.
Он хотел ее. Она видела это в его глазах, в том, как он держался, расслабленно и готовый к действию. Достаточно было малейшего толчка, улыбки, подмигивания, намека, и он сократит расстояние между ними и поцелует ее.
Ее обдало жаром, за которым последовали колючие иглы адреналина. Один шаг вперед. Это было все, что она должна была сделать. Месяц назад она сделала бы этот шаг, не задумываясь.
Месяц назад она не отвечала за свою семью. Сейчас не время становиться эгоисткой.
Если кто-то из них затеет драку, она убьет его и будет сожалеть, не зная почему. Иметь дело с Уильямом было все равно, что играть с огнем: не было правильного способа сделать это.
— А что будет, если ты меня поймаешь? — Кроме того, что она порежет его на ленточки. Или совсем потеряет рассудок.
— Беги, и все узнаешь.
Уильям сделал маленький шаг вперед.
Сериза дернулась назад. Если он прикоснется к ней, ей придется принять решение: резать или соблазнять, и она не знала, в какую сторону склониться.
Огонь в его глазах вспыхнул и немного погас.
— Ничего… неприятного.
Сериза сглотнула. Она была так сильно измотана, что мышцы на ногах болели. Неприятного? Что, черт возьми, это значит — «ничего неприятного»?
— Ты можешь прямо ответить на этот чертов вопрос? — Ее голос поднялся слишком высоко. Черт возьми!
Уильям вздохнул. Дикий край исчез. Его плечи слегка опустились. Он опустил арбалет.
— Я не причиню тебе вреда. Не бойся. Если тебе нужно идти, иди. Я буду вести себя хорошо и не стану тебя преследовать. Достаточно прямолинейно для тебя?
Он не шутил, Сериза видела это по его лицу. Он подумал, что она боится его, и отступил.
Напряжение покинуло ее. Внезапно она почувствовала усталость.
— А что ты будешь делать здесь один, на болоте?
Он пожал плечами.
— Найду выход.
Да, конечно. Он бы целыми днями бродил по болоту. Она не сомневалась, что он выживет, но в ближайшее время он выход не найдет.
— Вот, что я знаю: ты быстр, ты знаешь, что такое «Рука», и ты обучен убивать голыми руками. Ты выглядишь так, будто занимаешься этим уже некоторое время, и это тебя не беспокоит. Я думаю, тебе это нравится. А твои глаза… — она поднесла руку к лицу.
— Что?
— Они светятся.
Он моргнул.
— Я ношу линзы, чтобы этого не случилось.
— Ну, они не работают.
— Нет?
Она покачала головой.
— Ты облажался.
— Тогда нет смысла носить их. — Он сел на бревно, опустил нижнее веко, выудил линзу и бросил ее в грязь. За ней последовала вторая. Он поднял голову с явным облегчением, как ребенок, которому сказали, что он может снять свою церковную одежду. На самом деле его глаза были светло-карими, и когда он моргнул, янтарное сияние охватило его радужки, как огонь.
Она мысленно подошла к нему, обняла за шею и поцеловала, глядя прямо в эти дикие глаза. И в ее голове это должно было остаться. На сегодня.
— Лучше? — спросила она.
— Намного. — Он сидел, моргая, раздавленный тем, что его план рухнул. Он выглядел… грустным. Только что он был каким-то исчадием ада с горящими глазами, а в следующее мгновение превратился в саму унылость, и все это выглядело и ощущалось совершенно искренне.
Ей следовало бы уйти, если бы он не знал «Руку», знал ее лучше, чем кто-либо, возможно, лучше, чем кто-либо в Трясине, и она отчаянно нуждалась в его знании. Да, дело было в этом.
Прекрати, сказала она себе.
Путь к тому, чтобы стать бойцом-вспыхивателем, был вымощен годами тренировок, но начинался он с одного простого правила: никогда не лгать самой себе. Это означало принять свои истинные мотивы, владеть своими эмоциями и желаниями, не притворяясь, благородны ли они или злы. Это было легко понять, но трудно сделать. Совсем как сейчас.