— Геката, мать смерти, пожирателъница всякой жизни! — гремел голос Дугласа, произносившего последнее заклинание. — Как я посвящаю эти тайное порождение человеков занесенному над ним зубу твоему, так да будет и со всем, что с ним сходно и сродно! И то, что произойдет с этой жертвой, брошенной на алтарь твой, да произойдет и с потомством Лизы Ла Джуффриа! Он повторил это заклинание тринадцать раз, всякий раз открывая его формулой:
ЕППСАЛОУМАГ ЕЕ THN EN ТШ KENE6I
FINEYMATI, AEINAN, AOPATAN.
ПАМТОКРАТОРА, 0EPOnOIAN KAI
EPHMOnOIANEONTA OIKIAN
EYLTA0OYZAN,[17]
взывая к «той, что опустошена духом, ужасна, невидима, всесильна», и препоручая ей «означенное тайное, названное и неназванное». Затем он обратился к Баллоку, велев ему действовать. Тот начал, но минуты через три вдруг выругался; когда же у лежавшей на алтаре женщины, несмотря на все ее мужество и стиснутые зубы, вырвался отчаянный крик, он выпрямился и, побледнев, спросил резко:
— Почему вы не позволили дать ей анестезию?
— А в чем дело? Ей плохо?
— Хуже некуда. А здесь, черт побери, нет ничего, что мне нужно!
Однако ему уже ничего не было нужно: он и так сделал; больше, чем предполагал.
Лицо миссис Дуглас, и без того мучительно-бледное, исказилось; невероятным усилием приподняв голову, она обратилась к мужу:
— Я всегда тебя любила, прошептала она, люблю и, теперь, когда… я… умираю.
Голова ее с глухим стуком упала на стол алтаря. Никто не знает, слышала ли она еще ответ Дугласа:
— Вот чертова кукла, она все испортила!
Ее уста произнесли слово «любить», произнесли с неподдельным чувством, и все так старательно подготовленное заклятие мгновенно рассеялось, как дым. В склепе не было больше ни Гекаты, ни даже магов: остались лишь двое убийц да мертвое тело их жертвы.
Дуглас не стал тратить на Баллока бранных слов.
— Приберите здесь, да побыстрее, — приказал он спокойно, и это спокойствие ранило больнее, чем издевательство или ругань. И ушел.
Предоставленный самому себе, Баллок чуть не впал, истерику, однако вскоре ему пришло в голову, что лучшей жертвы богине, чем содеянное им в этот раз, и быть не может.
Чувство мистической одержимости снова охватило его, радостное возбуждение вернулось: теперь уж Геката непременно возвысит его надо всеми!
Ему нужно было лишь втащить тело вверх по лестнице. А дальше старая дама свое дело знала. Он, как врач, свидетельствует смерть, и никто даже не вспомнит о кой-то жалкой проститутке. Сам же он немедля отправлялся в Лондон, чтобы переговорить с «А.Б.» с глазу на глаз
Глава XX ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ
Легконогая Весна прямо-таки рвалась в Неаполь, и приход ее был поистине божественен. В конце апреля ни на Апеннине, ни на Альбане, ни на горе Аполлиапа не было больше ни крупицы снега. Последний день месяца был жарок и тих, как в середине лета; склоны Позилиппо, казалось, ловившие каждый всплеск океана, так и не могли утолить жажды. Воздух над морем был так мутен и тяжел, что обитателям виллы не было видно не только Капри и голубого залива, глубоко вдававшегося с Запада в сушу, но даже Везувия.
Закат Солнца был величественен и печален; его диск казался лишь бледной тенью обычно столь вызывающе-яркой красноты, напоминающей кожу индейца. Уходя в немыслимых муках, оно пронизывало туман нитями мутного шафранного золота, и края грозовых туч на горизонте, приобретая все более фантастические очертания, создавали вместе с возвышенными, морщинистыми уступами гор удивительнейший пейзаж, постоянно меняющийся и до такой степени сказочный, что казалось, будто весь окружающий мир стал сценой чудовищных сатурналий, где плясали гигантские фантомы драконов, грифонов и химер.
Илиэль с нетерпением ждала наступления темноты, когда она вновь сможет встретиться со старухой и отправиться вместе с ней на шабаш. В этот день она случайно стала свидетельницей совещания между сестрой Кларой и обоими мужчинами; у нее не было сомнений, что они сговаривались о том же. Это подозрение лишь усилилось, когда они поочередно подошли к ней, чтобы пожелать доброй ночи. Теперь Илиэль окончательно решилась принять участие в шабаше. К девяти часам вечера в саду все стихло; лишь шаги патруля, назначенного братом Онофрио, раздавались на верхней террасе, да время от времени звучали тихие гармоничные голоса, произносившие охранные заклинания, которыми стражи магических мест пользовались в течение веков, после каждой строки повторяя: «На тебя да обопрется воля моя, о Закон Света».
Илиэль воспроизвела свое придыхание-кашель и тотчас очутилась па тропе, которую уже так хорошо знала. Ей не понадобилось и нескольких минут, чтобы добраться до скал-башен; старуха уже ждала ее.
— Вот что я скажу тебе, дорогая, — начала она, как всегда, без предисловий, — тебе придется совершенно точно выполнять все, что я скажу — в той стране. — Рефрен был тот же самый, за исключением одного слова.
— Во-первых, тебе ничего нельзя называть прямо — в, той стране. Так, увидев, например, дерево на горе, ты. должна сказать: «Я вижу зелень на возвышенности», ибо так говорят они все — в той стране. И, что бы они ни делали, они всегда найдут этому другие объяснения — в той. стране. Грабя кого-нибудь, они говорят, что тем самым помогают ему и избавляют его от бед: такова мораль той стране. И все, что хоть чего-то стоит, не стоит ничего — в той стране. Гений — тот, кто обыкновенен до мозга костей — в той стране. Если тебе что-то нужно, ты должна делать вид, что оно тебе совершенно не нужно; и oбо всем, что есть, ты должна говорить, что его нег — в той стране. И всякий раз, когда тебе захочется придавить соседа ты должна говорить, что приносишь себя в жcртву религии или морали, человечности, свободе или прогрессу — в той стране.
— Великий Боже! — догадалась Илиэль. — Значит, это Англия!
— Они называют это место «Стоунхендж» — в той стране.
И, не говоря больше ни слова, старуха потащила Илиэль за собой в свою щель в скале. Там было темно, совсем темно, и Илиэль то и дело спотыкалась о камни. Затем старуха отворила небольшую дверь, и Илиэль очутилась на узком скалистом карнизе. Не успела она оглянугься, как дверь за ней затворилась, чуть не столкнув се в пропасть. Перед ней не было ничего кроме бездны звезд. Она манила ее, и Илиэль уже была готова отдаться ей, когда ее позвал резкий голос старухи:
— То, что я говорила тебе там, на улице, была полная чушь; это было нужно, чтобы сбить этих мозгляков со следа, дорогая; соблюдать нужно только одно правило — принимать вещи такими, каковы они на самом деле, и никак иначе — в этой стране. И она решительным движением столкнула Илиэль с карниза; громко вскрикнув, та полетела в пространство. Однако старая жрица уже объясняла ей, что ее ждут на островке среди моря, в старинном замке. Мягко приземлившись на поверхности оледеневшего моря, Илиэль быстро дошла до островка, но у замка, казалось, не было никакого входа. Замок выглядел естественным продолжением скал, так что его нельзя было бы даже различить среди них, если бы не зубчатые стены; в них не было ни ни дверей, ни ворот, а редкие узкие окна находились на недосягаемой высоте. И все же, подойдя к нему, Илиэль вдруг оказалась внутри, сама не зная, как это у нее получилось. Ей без труда удалось подняться на смотровую площадку, однако главная палуба замка лоснилась, будто смазанная маслом, истекавшим из тысячи устий. Тем не менее ей удалось добраться до Проходной, где она обнаружила свою собственную Щетку для волос; тут она сумела вспомнить о ритуальном Жаворонке, и дальнейший путь для нее был свободен. С левой стороны тянулись целые леса пиний, с правой — ряды высоченных муравейников; прямо же перед ней по просеке, по которой она шла, виднелась пагода, возле которой уже собирались жрицы (и знакомая ей старуха в том числе), чтобы почтить обитающего в ней китайского божка.
Ну конечно! Там были и Сирил, и брат Онофрио, и сестра Клара. И они наверняка часто бывали здесь — что за обман!
Они-то и были жабами, вечно квакающими на высокие темы, а свой алмаз, хранимый в средине лба, показывали только здесь!
17
Взываю к тебе опустошенная духом, ужасная, невидимая, всесильная, всё обращающая в палащий зной и превращающая в пустыню дом процветающий (др. Греч.)