Я продолжаю колупаться в горшках, поглядывая на соседку, а та, решившись, вдруг запевает:
Вижю реки и равнины, вижю горы и польа,
это русскайа равнина, это родина мойа.
Тихий, слека надтреснутый старческий голос подрагивает, медленно, как дым, стелется по воздуху, застревает в ветках толстолистых памеловых деревьев, задумчиво проплывает над моими почти пустующими горшками. В глазах моей собеседницы тепло и бесконечная задумчивость. Она прерывается на секунду и продолжает разговор по-китайски. Такую простую фразу я в состоянии понять, хотя говорит она её не для меня, просто вспоминает:
– Пятьдесят лет назад у меня учительница была в школе. Мы песню эту учили. На праздник. Со сцены пели.
И я прямо вижу: переполненный зал с низким потолком и тускловатым освещением, маленькая школа на пару сотен тысяч человек. У ворот школы, наверное, чьи-то старые велосипеды. Холодно уже, ноябрь, туман по вечерам, капли промозглой измороси лежат на ступеньках крыльца, а в помещении где поют – набилась толпа народа. Роители, родственники, школьники. Какой-нибудь гражданин товарищ в костюме с галстуком. На стенах красные плакаты «даёшь победу коммунизма». И на маленькой сцене дети, мелкие совсем, бледные, взолнованные. Вдыхают воздух поглубже, и вот грянули хором:
Вижю чюднойе привольйе, вижю нивы и польа.
Это русскойе раздольйе, это русскайа земльа…
Теперь это русское раздолье раскидывает, тянет, выводит передо мною старушка, мило и женственно заменяя все «р» на «л». Вот что ей то раздолье? Она же наверняка за пределы родной провинции ни разу в жизни не выбиралась. И полей-то тех, русских, бесконечных, бескрайних, до слёз грустных и пронзительных, не видела никогда. А вот поди ж ты, пятьдесят лет уже помнит. И мне вот спела. В чужедальней, заброшенной стране подарила встречному страннику кусочек тепла, дымку из его родного дома.
Такие странные существа люди. По всей планете их мотает, может, и в другие галактики как-нибудь занесёт; но у любого папуаса, африканца, эскимоса, белого остаётся неизменным этот маленький кусочек души, это приволье: бескрайнее или весьма ограниченное, облитое жарким солнцем или окутанное ледяными вихрями, но своё, родное, такое, что увидишь раз, и сердце затрепыхается; и это как точка опоры, как ядро в душе. И вот когда к тебе, в твои родные края, заносит чужедальца чужеземного, то первое, что приходит в голову, от всей души – подарить ему кусочек этого родного тепла, весточку с его родины.
И вот поди ж ты, работает! Никогда не ловила себя на любви к русским березкам, васильковым глазам и пшенично-патриотичным просторам. А вот когда оно идёт от чистого сердца, когда подмешано в слова тепло души, – волшебное получается средство. Так меня согрело! Будто и вправду где-нибудь в деревне у себя оказалась. В нос набился запах Князьих Лугов: полынь, цветущая вперемешку со зверобоем и тонкой сладкой ноткой дикой земляники, притаившейся у самых оснований толстых стеблей ковыля. Вот ведь чёрт! Заулыбалась я старушке и ощутила: может, и вправду все «хорошо»? И вырастут снова мои пеньки? И заколосятся сиренево-синеватыми, налитыми соком, грациозно скрученными листочками?
Вот, пожалуй, и правда самое странное на свете – это люди. И самое безграничное и щедрое, такое неприметное, неофициозное, будничное, пройдешь – не заметишь, а оно-то самое волшебное и есть: простое человеческое тепло, странное, смешное, спонтанное и зачастую такое нелепое, но вот ей-богу же, такое фантастически действенное…
Через пару недель в моих горшках уже распускались цветы.
Лунное зелье
Все началось с мальчишки. Как оно обычно и бывает. Жил на свете улыбчивый мальчик Симон. По утрам он просыпался и улыбался маме Анжелике или папе, смотря по тому, кто из них был дома, и пятнистому коту Мейси, который дома всегда, и кувшину с молоком, и лёгким, летящим занавескам и тучам за окном или солнцу, ветру или дождю.
Однажды на улице, по дороге домой, Симон встретил щенка. У того были заплаканные глаза разного цвета, а из носу торчала сопля. Когда щенок бежал, то лапы его смешно вскидывались вразнобой, а хвост нелепо вздрагивал и повисал. Щенок никому не улыбался: он растерянно смотрел на людей в надежде найти поддержку и защиту; но от каждой новой встречи надежда всё больше таяла, а в глазах проявлялся океан грусти и тоски. И мальчик забрал щенка домой.